Сибирские огни, 1944, № 4

полагается. А вот написать мужу твоему об этом и не знаю — по­ лагается ли? Сижу я, слова молвить не могу, всю меня, как огнем сжигает, от обиды кричать хочется, я понимаю, что правильно он говорит. А директор опять: — Если людей сейчас не наберем — лес не сплавим, на зиму завод вовсе остановим; бойцам на фронте еще тяжелее будет, зато вам крепче спать — гудок беспокоить не станет... Приходили не­ которые на сплав наниматься, да норма хлеба, говорят, мала, нет расчета работать. Это верно, какой расчет работать. Лучше эту норму получать и дома лежать. Или так еще: ваять здесь в тылу норму прибавить, а бойцу на фронте — убавить. Дать ему сухарь один, а себе испечь мягкую шанежку. Бойцу что: он пулями да бомбами будет сыт. Как оказал он это, как сказал, так. мне и представилось: сидит мой Леша в окопе голодный, сухарь грызет, кругом стрельба, сна­ ряды рвутся, смерть по полю гуляет, а я дома за самоваром сижу, пью чай с горячими шаньгами... Как вскочу я, как закричу: —• Товарищ директор! Душу вы мне всю изранили'. Да почему же никто мне этого 'раньше не мог так, как вы, сказать? Почему я сама об этом не догадалась? Почему мне только сейчас до сердца все дошло? Да не такие мы, как это на деле получается!.. Как я встала, как по полю шла, как дома на постель упала — ничего не помню. Стыд, один стыд кругом меня и возле меня. На занавески вышитые гляжу — стыдно мне, из печки жареным мясом пахнет — стыдно мне, на руки белые, мягкие посмотрю — стыдно мне, что лежу в мягкой постели — тоже стыдно. Поднялась и пошла по знакомым женщинам. Что я им говорила — не помню, только красиво говорила — откуда слова у меня взялись — и вместе плакали мы. Весь вечер ходила, а утром на завод двадцать человек привела. Зашла к директору, говорю ему: — Вот, товарищ директор, нас двадцать человек, на сплав по­ шлите нас, дайте инструмент, дайте продукты, какие по норме пола­ гаются, если обувь есть — дайте, нет — не надо. Пусть кто-ни­ будь расскажет, что и как Нам делать, только ни слова, ни одного слова по-вчерашнему не говорите. И стою, сама дрожу и думаю — вот скажет сейчас: «A-а, поняла-таки!..». И ненависть у меня к нему поднимется, такая ненависть, чтю.н сказать нельзя. А он — просто так: — Хорошо. За вчерашнее простите. Сгоряча наговорил лишнего. И ни одного слова не сказал мне больше. Вызвал своего по­