Сибирские огни, 1944, № 4

Скорбных чаед. в тумане пронзительны крики, Ходят волны, звонливые льдины круша. «Ты бы, Грунюшка, мне принесла голубики: Запеклась от смертельного зноя душа». Прикоснулась к устам опаленным Гурьяна, Кумачевый платок завязала узлом И ушла в голубые трущобы тумана И взмахнула рукой, будто птица крылом. Навестила стрельцов, что стоят в карауле: «Собирать голубику по тундре пойду... Только б немцы в тумане проплыть не дерзнули? Что-то сердце мое предвещает беду». Поднимался рассвет, как кремлевские главы, Полыхали над морем его купола... Отошла далеко, далеко от заставы, Будто зимняя тучка, легка и бела. «Где ты, Волга и солнце мое наливное? Где медвяные, звонкие росы мои? Позабыла совсем, как черемуха пахнет весною, Позабыла совсем, как поют на заре соловьи». Третий год не видала берез и полыни, Третий год не слыхала за печкой сверчка... Изболелась душа по июльской теплыни, По серпу, по цепу тосковала рука. Ой, ужели Гурьяя не осилит недуга?..» И склонилась в поклоне до самой земли: «Маягазейский Василий, спаси дорогого супруга, Мангазейский Василий, любимца мовю исцели! А не то — не найти мне на свете покою, А не то»... — Тут в тумане послышалось ей, Что плеснулся серебряной теплой рекою Переливчатый звон мангазейских церквей. Пол-лукошка она набрала через силу. А полтундры с утра исходила почти, I Три цветка отыскала стрельцам на могилу И уже повернулась к заставе идти, Как в тумане угрюмый корабль различила, Он с заката приплыл, хоронясь, словно тать, Будто полночь, насупились мрачны ветрила. «Нет, не наш... только мне не успеть добежать.. Как тут быть? — Аграфена решила не сразу. — Может, это плывут в Мангазею купцы? А высокое слово царева указа? А великий зарок, что давали стрельцы? Нет, ие .можно терпеть, чтоб немецкие люди Водяные пути проискали на Таз...