Сибирские огни, 1941, № 3
потерянная. И только теперь вдруг овла дела ею такая усталость, что у нее су дорожно заподрагивали в коленях ноги. С великим трудом добрела она, наконец, до неподалеку торчавшего, похожего на гро мадную глыбу, древнего пня и, оконча тельно обессилев, опустилась на него, скрестив на коленях ослабевшие свои руки. И вот, поникнув и полусмежив отя гощенные странной дремотою веки, сиде ла она в состоянии, близком к глубокому забытью. И никто, взглянув на нее в та кую минуту, не мог подумать о том, что, вспоминая сейчас о Султанове, тщетно пыталась разгадать Марина одно: чем вос кресил перед ней этот офицер до боли близкий, живой и волнующе яркий образ Агапа? А между тем, как ни старалась она найти и припомнить в фигуре и облике есаула все эти, поразившие ее воображе ние, неуловимые милые агаповские чер ты, — сделать ей этого не удавалось. И только теперь поняла она, что вовсе не ради Султанова, потеряв голову, беше но кружилась она на глазах у людей в угаре сумасшедшей и не совсем, должно быть, дозволенной в ее положении пляски. И не есаулу призывно помахивала она, порхая по кругу, белым батистовым фан тиком. Не ему она улыбалась, обнажая жемчужный набор частых, хищно поблес кивающих зубов. Нет, иной облик отра зился в есаульской осанке, в широкой и доброй улыбке его, в глазах насмешливых и веселых, и во всем, немного исхудалом и строгом его лице. И Марина, властно вовлекшая есаула в эту пляску и откро венно и жадно любовавшаяся им, в то же самое время не переставала все острее и горше думать о другом, — о том, кто при мерещился ей в неурочный, должно быть, час в этом красивом и навсегда чужом для нее армейском офицере... Так, погруженная в беспорядочные и тревожные свои размышления о неулови мом сходстве Агапа с Султановым, утом ленная только что пережитым волнением и потому равнодушная теперь ко всему, Марина сразу даже не заметила подняв шейся вокруг нее суматохи. И только позднее, минутами несколькими спустя, она как бы пришла в себя и поняла, на конец, что прозвучавший над рощей сиг нал полковой трубы возвестил о послед них минутах прощания с уходящими ка заками. Тем временем в дуброве стоял такой страшный гул от материнского плача, от пронзительного ржания строевых коней, от прощальных речей и криков провожа ющих, что, казалось, сама сырая земля стонала от горестных материнских рыда ний, от ропота кованых конских копыт и скорбного говора многотысячной толпы, заполнившей огромный лес и не выпу скавшей из окружения уже вставших в стремена и торопливо целующихся с род ными притворно беспечных и веселых всадников. И вспомнив об Агее, Марина бросилась со всех ног к своему застолью. Едва не угадав под копыта ошалело вылетевшего на нее из-за березы (со свернутым сед лом на боку) чьего-то, видать, сбившего нетрезвого седока, строевого коня, — Ма рина добежала до своих в тот момент,, когда уже со всеми простившийся и си девший в седле Агей, сорвав с головы фу ражку, поспешно осенил себя крестным знамением и, собрав поводья, приготовился было дать шенкелей насторожившемуся, своему Атаману. Но задыхающаяся от глухих и страш ных, похожих на смех, рыданий, Агафья Андревна, крепко уцепившись худыми старческими руками за вдетую в стремя ногу сына, удерживала его. И напрасно, геройски крепившийся от застивших очи горьких слез, старался Платон Тимофеич и уговором и силой оторвать от сыновьего стремени неразумную, глухую ко всему, свою старуху. Ничего не хотела ни видеть, ни слышать она в такую тяжкую для нее минуту. Посиневшие от напряжения узлова тые пальцы ее прочно держались за стре мя сына и страдальчески искривленные, спекшиеся от горя материнские губы ослепленно и жадно целовали: и пыльный, грубый его сапог, и холодную неласковую сталь стремени, и тяжелую пряжку под пруги, и кончик густо пропитанного вор ванью какого-то ремешка... И не успела Марина пробиться к Агею сквозь плотно окольцевавшую его коня густую толпу, как грянул, трубя за дуб ровой, последний сборный сигнал, при зву ках которого взвил агеевский Атаман на дыбы и так заржал, что у всех похолоде ло на сердце. Все было кончено. Дрогнувшие руки Агафьи Андревны вы пустили сыновье стремя, и, ослабев, она, yate без рыдания, навзничь упала, как под кошенная, на распростертые руки Марины. — Поторапливайся! — грозно прикрик
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2