Сибирские огни, 1941, № 2

Шепнуть бы: опять, мол, с тобою нет сладу. И чтобы тогда не пустить! Зарыдать бы, Всей силой предчувствия пасть бы на грудь! Все — поздно. И не заживет ничего до свадьбы, Все — поздно. И, может, так надо... 'В сафьяновой коже семейный альбом. Вот несколько ранних его фотографий: Тревожный и худенький, прядь надо лбом. А вот недописанный том монографий... Все так и осталось: его кабинет, резной, с инкрустацией, стол, этажерка, раскрытая книга, как будто... нет, нет! Не может же быть! Преступление, жертва? А вдруг если сломана только нога И — жив? О! Рвануться б со скоростью света В полярную ночь, разметать бы снега, Вскрыть море от льда и... Сломаться к рассвету, Забыть обо всем и уснуть, чтоб тепло и тихо. Не думать. Пусть сумрак и слякоть, И гаснет лампада, и стынет стекло, И лицо отекло, и... Не плакать, не плакать! Так надо. Наверное, надо... Теперь Немного воды, валерьяновых капель... А это — его ученический табель... Рассвет пошатнулся и двинулся в дверь Расколотым айсбергом. Пляшущий круг Полярных сияний померк. И -вокруг, во тьме, — завыванье рыдающих вьюг, И стужа, окаменевшая с прошлого века, И белые волки над скрюченным телом, Урча, завершают то подлое дело, Начатое жуткой рукой человека Голодного.