Сибирские огни, 1941, № 2

неделю в пух и в прах разгромили, едва живым за границу удрал. Может, сунуться он и еще, попробует, да только отрубят ому нос. Не пойдут за ним казаки. Всем вой­ на надоела. Богачи кипятятся, зна# это Тимофей, но сила сейчас не у них, не удержаться им за старые порядки. Не знал он в этот вечер, куда повернет жизнь. Утром, напившись чаю, охотники раз­ делились но двое и разъехались в разные стороны. Тимофей и Роман пожелали быть шесте. Козули в это время года чаще все­ го держались на горных солнцепеках. По солнцепекам, укрытым от ветра, лес был реже и чище, снег мельче. По сравнению о падями и северными покатями хребтов, было там заметно теплей. Теперь, в нача­ ле марта, снег уже местами сошел, и ко­ зули легко добывали свой корм. Перева­ лив через невысокий хребет на южную его покать, Тимофей с Романом долго разгля­ дывали лога, солнцепеки, распадки. Ехать решили падью вверх, где над синими зуб­ цами леса лежала морозная мгла. Первых козуль увидел Роман. Рогатый гуран и че­ тыре самки ходили по редколесью в зали­ том солнцем лояске. Было до них не мень­ ше двухсот сажен. Подъехать незамечен­ ными ближе было невозможно, козули обя­ зательно заметили бы их и ушли. — Давай отсюда стрелять, — сказал Тимофей. Оки быстро спешились, обатовали ло­ шадей. Уговорились, что Тимофей б^дот стрелять в гурана, Роман в ближнюю с края самку. Целились особо старательно. Оквозь дым бердаи увидели, как козули широкими прыжками метнулись в лесную гриву, моментально пропав из виду. Ухо­ дили они в обычном темпе. Было не похо­ же, чтобы пули задели их. Но для верно­ сти решили все же проехать немного по следу. Оказалось, что все-таки одпа пуля не пропала даром. На снегу, как рассы­ панная брусника, алели капли крови. Оглядев следы, приметили — одна из ко­ зуль уходила на трех ногах. Около двух' верст ехали по ее следу, изредка заме­ чая на снегу пятна крови. Ружья держали наизготовку, чтобы в крайнем случае стрелять с коней. Вдруг Роман показал рукой вперед и шепнул: ' — Смотри, смотри... Лежит, голубушка. Видишь вон курчавую елку? Под ней и лежит. Опять поспешно спрыгнули с седел. Ти­ мофей никак не мог увидеть, где лежит козуля, и страшно горячился. Наконец, увидрл. Было до козули шагов сто, но вто­ ропях опять промазали. Козуля неловко запрыгала по солнцепеку, силы оставляли ее. Тимофей ушел передернуть затвор и выстрелить снова. Козуля рухнула1в снег. Когда подъехали к ней, козуля вздрогнула, зашевелила тонкими и прямыми ушами, красивая головка ее тяжело оторвалась от снега. Черные, ясные глаза, не мигая, уставились на людей. Было в них выраже­ ние такой безнадежности и мольбы, такие горькие-горькие дрожали в них слезинки,, что у Романа защемило сердце. Тимофей выхватил из-за кушака нож. Роман не вы ­ держал и отвернулся. Через минуту все было кончено. Вытирая с ножа кровь, Ти­ мофей повернулся к Роману, весело спро­ сил: — Ну, а ты что сидишь?.. Давай в то­ рока вязать добычу. — Увидев лицо Ро­ мана, он хрипло рассмеялся. — Да ты ни­ как того... росу пустил. Роману было стыдно и мерзко. Не сво­ им, срывающимся голосом, он стал оправ­ дываться: — Не могу я... Мутит меня. Ты на нее с ножом, а она глядит на тебя и слезы у нее в глазах... Как есть человек, только говорить не может. И как у тебя на нее рука поднялась? Я овец резал, куриц ру­ бил, а вот раненую козулю добить не мог бы. Тимофей перестал смеяться, сказал сер­ дито: — Вот ты какой жалостливый! А если бы па войну тебя? Там ведь не куриной кровыо руки марают. — Ему захотелось пакричать па Романа, оскорбить его, но сдержался. Вспомнил он, что и сам когда- то, подстрелив первого селезня, отвернул ему голову с мукой и отвращением. И Ти­ мофей подумал про него: «Сейчас над ко­ зулей готов плакать, а пустит такого жизнь в палки-мялки и станет он со сме­ хом людские головы рубить». Роман стоял, бесцельно ломая в руках еловую ветку, стиснув зубы. Тимофей по­ нял, что и так обидел его довольно, по­ этому он понимающе улыбнулся и поспе­ шил утешить его: — Ничего, не смущайся. Я и сам такой был. Только давно это у меня прошло. Посидел три годика в окопах, нагляделся до тошпоты на человеческую кровь и об­ учился... Многому, брат, обучился, — и Тимофей рассмеялся снова, но невесело, а с тайной горечью... Он поднял козулю,