Сибирские огни, 1941, № 1

каждого выпуска любого альманаха полной самостоятельности, независимости от преды­ дущих или последующих выпусков. Лучше на­ печатать целиком одну повесть, чем два окон­ чания двух крупных вещей. Читателю, натолк­ нувшемуся на седьмую книгу «Новой Сибири», очень трудно, например, заняться поисками шестой книги, для того, чтобы удовлетворить своему законному желанию прочесть повесть Кунпурова целиком. Такие поиски ори малом тираже альманаха и необъятности простран­ ства, на котором распылены его экземпляры,— представляются делом почти безнадежным. Об этом «организационном'» замечании сто­ ит, мне кажется, серьезно подумать. Кроме Маркова и Кунпурова в альманахе отдел прозы представлен только коротким очеркам П. Трояновского «Вера Вадовская». На передовые позиции во время боев у Халкин-Гола приезжает девушка-парикмахер1. Бе беспокоят две тайных мысли: «ей казалось смешным появление на фронте не с винтовкой, не ,с гранатой, а с бритвой, помазком и оде­ колоном». И второе: «А вдруг она трусиха». У читателя сразу появляется любопытство. В самом деле, интересно и положение, в которое попадает Вера на фронте, и, главное, та в н у т- р е н н я я борьба, которая будет происходить в ней из-за явного внешнего несоответствия между «незначительностью» поставленной пе­ ред ней задачи и грандиозностью событий, не­ вольным участником которых она становится (девушка-парикмахер ,на франте — такое по­ ложение любопытно, прежде всего, психологи­ чески!). Но Трояновский крайне поверхностно раз­ решает сюжет. Он сразу же принимается с резвой 'поспешностью доказывать, что ниче­ го смешного нет, наоборот, Вера очень полез­ на и необходима на фронте и что она вовсе не трусиха. Доказывается как раз то, что са­ мо по себе очевидно. А внутренний мир Веры исчезает начисто. Очерк Трояновского — это типичный га ­ зетный материал, беллетризованная корреспон­ денция, плохо продуманная «за неимением вре­ мени», написанная поспешно и не обработан­ ная. Вот пример, иллюстрирующий сказанное: «Почти обо всем можно позабыть на франте. Можно спать не раздеваясь, долго не снимать сапоги, иногда по двое суток не смы­ кать глаз. А побриться всегда хочется. По­ бреешься, помолодеешь сразу, становится лег­ че и веселей». В альманахе очень много стихов. Однако вещи любого из 10-ти поэтов — участников альманаха — не могут итти в сравнение по своим достоинствам с серьезной прозой, по­ мещенной в книге, с романом Маркова тоги- повестью Кунпурова. Проза глубже, значи­ тельней, интересней и, наконец, совершенней, чем произведения сибирских поэтов, предло­ женных читателю в этой книге альманаха. Прозу м о ж н о сравнивать с поэзией, по­ тому что и то и другое — литература; а за ­ дачи последней и идейно-эстетические крите­ рии, которым она должна отвечать, одинако­ вы для любого из ее видов и жанров. Поэто­ му пусть не покажется странным это сравне­ ние. Оно напрашивается вполне естественно, потому что поэтический отдел альманаха, в отличие от отдела прозы, совершенно не удо­ влетворяет читателя. Если о прозе (я не го ­ ворю о случайном очерке Трояновского) мож- ыо спорить, защищать ее или осуждать, то о поэзии здесь нельзя иметь двух различных мнений —• стихи эти в р а з н о й степени не­ удачны, но в р а в н о й степени оставляют безучастным читателя, скользят по его созна­ нию, не оставляя в нем следа, ни разу не за ­ ставляют всерьез задуматьоя над ними. Вот цикл Коист. Седых «Новая Уда», по­ священный, главным образом, пребыванию Сталина в ссылке. Цикл начинается стихотво­ рением, в котором рассказывается о старой и новой жизни в Уде. Мысль автора сразу уга­ дывается уже во второй строфе. Она оказы­ вается самой общей, самой избитой банально­ стью: раньше здесь было плохо, раньше худо жилось, а теперь — хорошо. Но это даже не мысль, это, в сущности, только н а б л ю д е ­ н и е к о н т р а с т а ; оно должно быть еще о б о г а щ е н о мыслью поэта. Но этого нет; поэтическое изображение сразу начинается с заимствованного пушкинского образа («обла­ ков летучая гряда») и ничего не обещает; сразу становится попросту скучно. Читаешь так, будто тебя заставляют везти целый воз поэтических штампов, серых, многоречивых и при этом неинтересных строф. Однако в этом стихотворении все эти пороки в известном смысле искупаются ритмической легкостью и естественностью интонаций. Гораздо хуже об ­ стоит дело с другими двумя стихотворениями цикла. Они непосредственно посвящены пре­ быванию Сталина в Уде и его отъезду. После «Енисейской легенды» Ан. Ольхона, очень по­ хожей по теме на цикл Седых, эти стихи трудно читать. У Ольхона была подкупающая лиричность, живая заинтересованность, пере­ дающаяся читателю, было п о э т и ч е с к о е осмысление темы (он 'писал поэму, как на­ родную легенду). У Седых — скучное, одно­ образное описательство в тяжелых строфах, полное отсутствие, именно, з а и н т е р е с о ­ в а н н о с т и : Повязав шарфом (?) поношенную шляпу, Не одеждой согреваясь на ходу, Шел зимой товарищ Сталин но этапу На три года ссылки в Новую Уду... Жил недолго у хозяев он радушных, Не смирился он в неволе и журьбе, Уходя из стен приветливых, но душных, Память добрую оставил по себе. Эту равнодушную версификацию трудно назвать поэзией. Так плохие стихи губят са ­ мые лучшие замыслы. Несколько лучше, но тоже мало 'привлека­ тельны и остальные три стихотворения К. Се­ дых, помещенные рядом с циклом «Новая Уда». Я только что вспомнил, как удачную вещь, «Енисейскую легенду» Анатолия Ольхона. К сожалению, этого нельзя сказать о тех гла­ вах 'Из его поэмы о Чернышевском («Люди из Бездны»), которые помещены в альманахе. В изображении старой Сибири он не отхо­ дит от старых привычных интонаций: ...Сторона ты лихая, чужая, О тебе прокатилась молва... Все здесь крайне неиндивидуально и так же, как у К. Седых, очень многословно, но невыразительно. Однако главный недостаток еще не только в этом. Беда в том, что три помещенных главы не дают никакого ясного