Сибирские огни, 1940, № 6

л и н н о м у чувству. Предательски звучит в этом контексте и слово «будни» — по- тому, что это понятие насквозь обыватель- ское: «будни» сами по себе не существуют, их создает себе человек — своим отно- шением к труду и к людям. В этой сфе- ре — весь ход мыслей и поступков Михаи- ла, вплоть до безобразного оскорбления Зои, идет по этой старой, обывательской линии, подтверждает жестокий этот вывод и фраза Зои: «быт убивает красоту», ибо и здесь «быт» приходится понимать в чи- сто обывательском смысле. Читатель воспринимает разрыв исклю- чительно как итог характерного для Ми- хаила отсутствия чуткости. И «счастливая» развязка этого конфликта ни в какой мере не радует и ни в какой мере не мотиви- рована, ибо неясно, что собственно застав- вило Зою «сохранить свежесть первых дней любви» к этому человеку: автор не заставил нас его полюбить. «Возвраще- ние» Зои лишь снижает ее образ, в кото- ром, на наш взгляд, заложена неиспользо- ванная автором «возможность». Не дает «положительного» разрешения семейного вопроса — показом подлин- ной любви — и вторая семейная пара: Илья и Надя. Между этими супругами не чувствуется вообще подлинной близости: это может навести на мысль, что на отно- шениях их сказалось культурное «нера- венство» — тот факт, что Надя «подни- мала» мужа до себя. С чрезвычайной ясностью, в конечном итоге, отмечается в романе неустойчи- вость семейных отношений, отсутствие ве- ры друг в друга. В случае Михаила это приводит к временному разрыву; в семье Нади дело до этого не доходит, но мысли Нади в родильном доме, когда муж не при- ходит ее навестить, свидетельствуют о со- вершенной неуверенности в муже: она предполагает возможность прямой измены с его стороны, тогда как при нормальных условиях, при подлинной любви, в подлинной семье, — единственное об'ясне- ние, которое могло притти на ум: с му- жем что-то случилось. Даже если в пол- ной мере учесть расшатанность нервов в связи с перенесенными родами, — есть мысли, которые не мог ут притти че- ловеку в голову, даже в состоянии силь- нейшего аффекта. Мы говорим, конечно, о подлинных, не обывательского склада, людях. Такой «отрицательный» ответ на суще- ственнейший вопрос сложился, думается, именно в итоге слишком обильного при- внесения в образы главных действующих лиц «снижающих» черт, «родимых пятен» обывательского прошлого, из боязни, что образы иначе утратят жизненность. «Внут- ренняя логика» образов, излишне «отяг- ченных» пережитками, естественно и не- избежно приводит их — в действии — к тем мещанского порядка итогам, которые мы констатируем: иные итоги прозвучали бы фальшиво. Автор в этом смысле выдер- жал испытание, как художник, по как ли- тератор он своей задачи пе выполнил: он замкнул круг «старых», в существе своем, семейных отношений, вместо того, чтобы разомкпуть их. Но разве разомкнуть их действительно невозможно? И раме наша , задача, задача советских литераторов, не в том именно, чтобы показать, как мо- г у т реализоваться, «объективироваться» те «возможности», которые есть и в Ми- хаиле, и в Илье, и в Наде, и в Зое осо- бенно, и которые не обратились в «дей- ствительность на высшей основе», т. е. в полноценные художественные образы, толь- ко потому, что автор сам же задавил воз- можности эти нагромождением «пережит- ков». Особое место в романе занимает Алеша Попович. В нем «возможность» зерна обра- за выявлена чище, чем в остальных обра- зах романа, и в плане общественном, и в плане профессиональном — врачебных его обязанностей, — и в личном плане — в его чистых отношениях с Леонтьевой, и его чуткости к людям. Чистота отношений, не перешедших в физическую близость, под- черкивает, как будто, темную оценку изображаемых автором отношений брач- ных, семейных. Вместе с тем, однако, она же словно указывает возможность иной любви, иной семьи, чем семья Михаила и Нади. От прямого, четкого раскрытия это- го сопоставления автор уклонился, но тем самым он уклонился и от решения постав- ленного им вопроса. Отмеченные недостатки особо отчетливо бросаются в глаза, так как они не замас- кированы, не прикрыты — как это часто бывает у технически более сильных авто- ров — блестящим словесным оформлением: как мы сказали уже, изобразительные средства Анпы Герман пока ограничены. Она хорошо справляется с диалогом (а это уже не малое дело), но явно отступает перед пейзажем: если он и появляется в романе, то только как декорация, как фон, т. е. фактически не используется. Особен-