Сибирские огни, 1940, № 4-5

выписка продуктов им с воли ограничи- вается тремя рублями в месяц. В знак протеста они совершенно отказались от выписки. Вечером, когда Головкин пришел на обычную поверку, после команды «смирно»,- вместо того, чтобы встать, по- литические демонстративно сели. От не- ожиданности Головкин остолбенел. Косые глаза его блеснули недобрым огнем. — Садись не садись, но я заставлю вас стоять, — пригрозил он. — Напрасно так думаете, — ответил ему пожилой рабочий сормовец, которого вся тюрьма звала дядей Гришей. — Сот- ню мыслящих людей нельзя согнуть в ду- гу по своему капризу. Это вам не Амур,— закончил оп под молчаливое одобрение всей камеры. — Хуже будет, чем на Амуре. В струн- ку стоять будешь! — и Головкин прика- зал надзирателям схватить дядю Гришу. Когда дядю Гришу вязали, побледнев- ший Игнат хотел остаться в стороне. Ему было стыдно вязать человека, которого он уважал. Он часто и охотно оказывал дяде Грише при старом начальстве разные не- дозволенные услуги, за что получил от не- го в подарок замечательное колечко в ви- де змейки, сделанное из трехкопеечной мо- неты. Дядя Гриша в шутку называл Иг- ната Ермаком Тимофеевичем и, сокрушенно качая головой, говорил ему: — Эх, казак Ермак! И куда ты попал, что из тебя сделали?... Все это промелькнуло моментально в голове Игната, когда дядя Гриша отбивал- ся от надзирателей. Он прижался в стене, словно хотел сквозь нее провалиться, но Головкип ткнул его кулаком в грудь и приказал: — Помогай... Не глядя на дядю Гришу, помогал Иг- нат надзирателям выносить его в одиноч- ку. И тут он снова выругал себя за то, что поступил на эту должность. Надзира- тели бросили дядю Гришу в темную оди- ночку, и етнулись по камерам делать по- вальный обыск. Головкин приказал им ото- брать у арестантов все вещи и книги. В ответ политические объявили голодовку, которая длилась семь дней. Встревоженный этими событиями, в Ку- томару приехал начальник Нерчииской ка- торги полковник Забелло, человек не злой и по-своему добропорядочный. Узнав о притопах голодовки, он приказал удовлет- ворить все требования заключенных, а больных и слабых перевел на усиленный больничный паек. В тот же день голодов- ка прекратилась и кутомарцы вздохнули свободней. Этим, возможно, и ограничилось бы все, если бы не вмешался губернатор Кияшко. В рапорте, присланном ему, Забелло изло- жил причины голодовки и меры, которыми прекратил ее. Кияшко возмутился. Он по- ложил на рапорте Забелло размашистую резолюцию: «Если арестанты не хотят принимать пищу только потому, что на- чальник тюрьмы старого соблюдает закон, то это их частное дело. Подкармливать их искусственно запрещаю. Тюрьма не бога- дельня, а карательное учреждение, Тре- бую впредь с так называемыми политиче- скими не няньчиться». Резолюция Кияшко за подписью тюрем- ного инспектора фон-Куббе была препро- вождена полковнику Забелло «для сведе- ния и исполнения». Копию ее фон-Куббе услужливо послал и Головкину. Узнав, что его действия одобрены, Головкин оконча- тельно показал себя. Он вновь перевел протестантов на общеуголовиый котел, лишил их больничного питания. Когда его попробовали припугнуть новой голодовкой, он заявил: — Пожалуйста... Ваше дело умирать — мое дело хоронить. Скоро в Кутомару прикатил инспектор главного тюремного управления Семент- ковский. Бездушный чиновник — грубиян, обходя камеры политических, он вел себя нагло, обращался на «ты» и в каждой ка- мере намеренно громко наказывал Голов- кину: — Режим должен быть для всех орна- ков. Если уголовным говорят «ты», и они отвечают «здравия желаем», то этого нуж- но требовать и от политических. — Слушаюсь, — отвечал ликующий Го- ловкин. В одиночных камерах Семеитвовсвий вел себя еще грубее. Зайдя в одиночку дяди Гриши, он вызывающе произнес: — Здорово! — Здравствуйте, — тихо отозвался дя- дя Гриша, вытянув руки по швам. Не показывая своего гнева, Сементков- свий вступил с ним в разговор. Сначала он обратился к нему на «вы», а потом вне- запно спросил: — Ну, а как тебя звать-то? Поняв это как вызов, дядя Гриша спо- койно ответил: — Вы, сударь, научитесь сперва вежли-