Сибирские огни, 1940, № 4-5

мя беспокойная мысль. И от этого он по- чувствовал себя как па войне. Ночевав в Орловской, Кияшко отпра- вился по обогреву дальше. Места начина- лись опасные, поэтому конвой окружал его кароту со всех сторон. А на каждой оста- новке, едва он выходил из кареты, вокруг него начинал крутиться, настороженно ог- лядываясь по сторонам горячими глазами, мрачного вида телохранитель с ладонью на рукоятке кинжала. Слепая преданность маленького, вертлявого человека в мали- новой с газырями черкеске каждому броса- лась в глаза, Наблюдая за ним, Каргин размышлял, сколько могут платить чело- веку за его собачью должность. Решил, что платят не мало, если так он старает- ся. «Этот гололобый азиат послужит так три-четыре годика, глядишь, и с капита- лом станет, в купцы выйдет», — решил он про себя. 2 Кутомарская каторжная тюрьма, обне- сенная двухсаженными палями, стояла в болотистой пади на берегу торопливой и вечпо студеной от множества донных клю- чей Кутомары. За тюрьмой, на косогоре, горюнилась неприглядная деревня того же названия. Выше по течению речки давно зарастали шиповником и лопухами круглые белые печи заброшенпого сереброплавиль- ного завода, который был выстроен лет полтораста тому назад. С той поры и воз- никла в Кутомаре тюрьма. После револю- ции 1905 года все корпуса тюрьмы были переполнены политическими каторжанами, в большинстве эсерами и анархистами, но были там также и социал-демократы боль- шевики, рабочие и матросы. Случившими- ся здесь событиями и была вызвана по- ездка на Нерчинокую каторгу Кияшко. Ис- тория событий такова. Политические в Кутомаре завоевали у тюремного начальства целый ряд льгот и уступок. Они добились того, что одевались не в арестантскую, а в свою одежду, не носили кандалов и наручников, заходили свободно в камеру друг к другу. Тесно сплоченные в коммуну, не снимали они шапок перед начальством и отвечали ему только тогда, когда оно обращалось с ними на «вы». Вести об этом дошли до главного тюремного управления. Вскоре начальник тюрьмы был смешен и заменен новым, ко- торому было предписано в самый короткий срок ликвидировать в Кутомаре «режим клуба». Новый начальник, по фамилии Головкин, служил до этого начальником рабочей ка- торжной команды на строительстве Амур- ской «колесухи», где собственноручно за- бил насмерть несколько человек. Среднего роста, худощавый, с оспенными щербинами на узком лице, с выпуклыми, косо постав- ленными глазами, которыми мог смотреть, не мигая, битый час, производил Головкин отталкивающее впечатление на всех, кто соприкасался с ним. Он никогда не улы- бался, а когда злобствовал, щербины его становились пунцовыми от прилива крови. На первой же вечерней поверке произошло у него столкновение с политическими. Под надзирательскую команду «смирно» вихрем влетел он в камеру и по-военному гарк- нул: — Здорово! — Здравствуйте, — вразброд ответили два-три голоса. Остальные'угрюмо молчали. На щеках Головкина отчетливо выступи- ли все щербины, судорожно задергались уголки его бескровных губ. Он тяжело пе- редохнул и через силу выдавил. — Тэк-с... Значит, здороваться не же- лаем? Важных персон из себя строим? Пох- вально, весьма похвально. Только боюсь, господа хорошие, что вы забыли, где нахо- дитесь. Так я вам подскажу, — голос его перешел в крик, — находитесь вы на ка- торге! А на каторге нет ни политических, ни уголовных, есть только каторжные. Для всех здесь один закон, одинаковые канда- лы и розги. Да, да, розги, вы не ослыша- лись. И я предупреждаю, если вы будете упорствовать, я не остановлюсь ни перед чем! А за сим — прошу прощения. — И он исчез из камеры так же стремитель- но, как появился в ней. В следующий раз, когда его сопровож- дали по камерам Игнат Улыбин и еще один надзиратель, он посадил из одиночки в кар- цер матроса с крейсера «Очаков» за то, что он не ответил ему «здравия желаем». Матрос, решив, что его будут наказывать розгами, принял яд. Только своевременная помощь фельдшера-арестанта, которого спешно привел из другого корпуса Игнат, спасла ему жизнь. Утром, когда Игнат до- кладывал о случившемся Головкину, он за- топал на него ногами, закричал: — Ты, не нянька, а надзиратель. Нече- го было за фельдшером бегать. Смотри, у меня недолго и самому за решетку по- пасть! После этого Головкин пошел напролом. Через день он объявил политическим, что