Сибирские огни, 1940, № 4-5

Оське показалось, что человек ищет сле- ды Ленина. — Дядя Петр! — вскричал Оська, бросившись навстречу. Петр Турумби замахал факелом в ответ. Он улыбался и шел, высоко поднимая ноги, покачиваясь. В руке он держал ку- сок странного дерева, похожего на голу бой мрамор. Это была шотка — «лесной алмаз». 4 Внешне жизнь на стойбище ничем не изменилась. Мужчины ходили на промы- сел белки, женщины работали по дому, дети играли в глухарей. Пркочевал к стойбищу комсомолец Миика — веселый парень, славившийся па кочевьях своими песнями. Он поставил свой чум рядом с чумом Жуванжи Кемо, вступил в тот же день в колхоз и тоже ушел на промысел. Прошла неделя. За это время было до- быто много белок и Минка сложил песню о новом колхозе. Только один Петр Турумби нигде не появлялся. Он работал у себя в чуме. Петр пилил и резал лесной алмаз. Дерево спорило с железом и работа подвигалась медленно. Чтобы облегчить ее, Они разделяла с сыном долгие вечера. Мать сидела у оча- га и голос ее, полный любви, звучал в чуме. — В пути, — говорила она, — у те- бя, Петр, было время поговорить сосвои- ш руками о том, какой должна выйти , трубка? Она должна рассказать Сталину мое желание, ради которого я живу... Все говорят о городе. Жуванжа бредит им, сак медведь малиной. Я не знаю, что такое город и мне он уже не нужен. Я родилась в снегу, похоронила в нем сво- их детей, и сама найду в нем последний чум. Но я хочу, чтобы ты добыл Лося и отдал серебряную цепь людям. Ты при- несешь ее в чум, к очагам, у которых матери так много думают о счастьи своих детей. И ты скажешь им: «Это я, сын старой Они, добыл вам счастье». Но пом- ни, если серебряную цепь ты оставишь себе — тогда забудь, что у тебя была мать. П все люди скажут: «Нет, это пе сын Они. У старой матери не могло быть такого сына!» Они говорила с Петром так же, как тридцать и двадцать лет тому назад, как всегда, думая, что сын все еще малютка. И сорокалетний Петр Турумби поддавался словам матери. Мысленно он уходил да- леко по рекам, в неизведанные страны, искал там заветного Лося, и резец Пет- ра бережно прикасался к алмазу. В одно из ясных утр Петр Турумби за- канчивал работу. Минка вышел из своего чума с крас- ным ящичкш подмышкой и направился к Жуваиже Кемо. В чуме старика было тесно. Дети притащили щенят. Поэтому пришлось впустить в чум и собак, жалоб- но скуливших у входа. Щенят посадили в мешочки и повесили к шестам чума. Кругло®, кожаное жилище, полное ды- ма, гудело, как пчелиное дупло. Когда все разместились, Жуванжа Ке- мо с сердцем сказал: — Этот дым меня с'ест. Непременно город надо! Минка открыл свой красный ящичек, вытащил оттуда бумагу и карандаш и склонился у костра: -кочевники начали писать письмо Сталину. Они сообщали о том, что бросили старую жизнь навсег- да, будут с весны строить свой таежный город и просили помочь им, чем возможно. Оська никогда не был в городе, но отец часто рассказывал ему о вино, элек- тричестве, о домах. Оська видел на кар- тинках машины. Все это теперь должно было появиться на их стойбище. Ведь Ленин прошел здесь! И не один Оська думал о городе. Жу- ванжа Кемо уже рассказывал, где и на каком месте он поставил бы лечебницу для оленей, а где раскинул бы стойбище для аэропланов. Письмо писали долго. Солнце глянуло на стойбище и опять ушло в ночь. Стало холодно. Оська вышел из чума за дрова- ми. Его обступили темень и мороз — злые соседи, которых постоянно ругал Жуванжа. — Ну, вы, гости от шайтана, — вор- чал Оська, подражая отцу, — сколько я пожег дров, чтобы накормить вас! Иди- те прочь — на свое стойбище. Мы все равно не пустим вас в наш город. Живи- те на болоте, покуда мы вас совсем не прогнали! В чум пришел Петр Турумби. Ему дали место у очага. Выпив круж- ку чаю, он бережно достал из-за пазухи свою работу. Это была чудесная эвенкий- ская трубка в медной оправе. Тонкая резьба на ней изображала таежных зве- рей, покорно идущих куда-то, один за