Сибирские огни, 1940, № 4-5

думывается: так ли уж хорош Сергей, как ей казалось? Однажды все четверо друзей-сту- дентов стояли у парашютной вышки. Сергей решает: «Он будет вместе с ними, хотя бы для этого пришлось сломать шею!» С бью- щимся сердцем и дрожащими коленями он взбегает на вышку и прыгает. Поступок до- статочно безопасный, тем более, что только что на глазах у Сергея с вышки благополуч- но прыгнула Зина. Однако, Сергею кажется, что он совершил нечто героическое и теперь станет «своим» в компании друзей-физкуль- турников. Его и до этого не считали чужим, и Оленка резонно говорит ему: «Ты мог бы совсем не прыгать». Но Сергей счастлив. Дальше они с .Оленкой идут купаться, и это, так сказать, закрепляет достижения. Если б Сергей, сдав экзамены, сразу же прыгнул с вышки и искупался, тогда, воз- можно, не было бы и рассказа, ибо все му- чения Сергея — от разыгравшейся вследствие умственного переутомления неврастении, а не от реальных внешних причин. Они заслужи- вают скорее юмористического освещения. Но Утков не только принимает их всерьез, но даже пытается построить на них целую про- блему: о единстве умственного и физическо- го развития. Вот это уж совершенно напрас- но, и мы считаем лучшим доказательством талантливости автора тот факт, что герои его в подавляющем большинстве случаев чувствуют и действуют, как полагается жи- вым людям в данных обстоятельствах, и ни- чуть не считаются с тем, куда толкает их желающий непременно «поставить проблему» автор. Есть в рассказах Уткова, напечатанных в вышедших номерах «Омского альманаха», од- на черта, которую на наш взгляд ему надо постараться преодолеть. Это повышенный ин- терес к характерам патологическим. В рас- сказе «Анисья» («Омский альманах» № 1) герои почти лишены человеческих черт. Они тупо жестоки и злы. В «Прыжке» главный герой Сергей показан в такой момент, когда его психическое состояние нельзя считать нор- мальным. Признаться, Сергей с его выдуман- ными страданиями не вызывает у нас никако- го сочувствия. Это весьма несимпатичный хлюпик, нудно ковыряющийся в самом себе. Стоило ли так углубляться в душевный мир такого героя? Не лучше ли было поставить в центре рассказа нормального, здорового че- ловека, хотя бы ту же Оленку? «Домой» С. Залыгина — это рассказ о рус- ском солдате, в дни первой мировой импе- риалистической войны, попавшем в плен в Германию. Он сходится с богатой фермершей и совсем, казалось бы, обосновывается в Гер- мании, но вот до него доходят слухи о ре- волюции в России. Он оставляет спокойную, сытую жизнь, женщину, с которой счастливо прожил несколько лет, и спешит на родину. Рассказ написан в холодноватой «об'ектив- ной» манере, простым, лаконичным языком. Он вполне литературен и читается с интере- сом, ибо Залыгин умеет рассказывать. Ему удалось довольно живо нарисовать образы немки Элизы, ее отца Фарлиха, самого Ивана. Очень хорош популярно-научный очерк П. Драверта «Метеорит с надписью». Форма, в которой автор сообщает читателю целуй ряд научных сведений, чрезвычайно увлека- тельна и в то же время естественна. Дра- верт-поэт пришел на помощь Драверту-учено- му; в очерке не меньше поэзии, чем в поме- щенном в альманахе стихотворений того же автора. С обычным мастерством и богатством вы- думки написана Л. Мартыновым «Сказка про атамана Василия Тюменца». Остальные произведения менее интересны. Недоумение вызывают «Пограничные новел- лы» Рахманова. Простой пересказ факта еще далеко не художественное произведение. Вот, например, «новелла», «Цветы». Политрук воз- вращается на заставу из отпуска. Дорогой вспоминает, что забыл купить дочери пода- рок, и вместо него собирает по дороге букет цветов. Приехав, узнает, что дочь убита бан- дитами при обстреле. Все это могло бы стать художественным произведением, если б ав- тор потрудился обрисовать психологию геро- ев и обнаружил при этом знание души чело- веческой. Ничего этого нет в «новелле», за- нимающей всего неполную страничку. Перед нами голая схема событий, на которую на- цеплено лишь несколько «литературных» по- гремушек вроде «легкого дуновения ветра», звенящих кузнечиков и «задушевной песен- ки» жаворонка в «лазурной выси». Кстати, совершенно непонятно, как это политрук, оче- видно любящий дочь, мог совершенно забыть о ней и вспомнить лишь на дороге к дому? Пренебрежение автора к психологической мотивировке приводит в другой «новелле» «Картина художника Петренко» прямо к ку- рьезу. Художник красноармейской части Пет- ренко пишет картину «Ночь на границе». Входигг комиссар. «А знаете, — говорит он,— я думаю, что вранье у вас на первом плане... Ночи вашей нехватает таинственности и.... еще" чего-то». Закончив картину, Петренко принес ее ко- миссару: «— Я ваше приказание выполнил, товарищ комиссар. Передний план картины выправ- лен, — четко отрапортовал он. Когда полотно было развернуто, к удивле- нию присутствующих в кабинете командиров, в одном из бойцов, охраняющих посты, они узнали комиссара». Так как ни мыслей Петренко, ни отноше- ния комиссара к случившемуся мы не узна- ем, остается неизвестным, что же, собствен- но, хотел сказать автор? Каков смысл опи- санных событий? То ли это забавный случай подхалимства, то ли особо тонкое издева- тельство (ибо комиссар не давал приказания нарисовать себя), то ли проявление любви к комиссару и т. п. Не лучше и остальные «новеллы». Чего стоит одно восклицание: «О, кобылица Вла- га!» в конце последней из них. Редакция на- прасно поддержала автора в заблуждении, будто он написал нечто имеющее отношение к литературе. Удивляет в «Омском альманахе» обилие «неомских» имен. Здесь напечатали свои про- изведения москвичи С. Марков и Л. Черно- морцев (кстати, те же стихи последнего од- новременно появились и в «Октябре»), сверд- ловцы А. Кудрин, Б. Монастырский, В. За- надвороа И Б. Рябивин, челябинец М. Львов,