Сибирские огни, 1940, № 4-5

лого специалиста над предметами своих изучений и наблюдений, пронизанные своеобразным лиризмом, которому не под- берешь другого определения, кроме «науч- ный лиризм». Такое сочетание выглядит непривычно, но ведь исследователь не «дьяк, в приказах поседелый», который «не ведает ни жалости, ни гнева»: его работа может быть для него источником и радостных, и горестных волнений. Возьмем наудачу одно из стихотворений описательного характера, написанное еще в ссылке (в 1908 г.) — «Около Вилюй- ска». Старинной церкви строгий силуэт Чернеется на зареве заката. Холодная река тревогою об'ята, По зыби вод ее скользит багровый свет... На берегу лежит разрозненный скелет Бизона, здесь бродившего когда-то, В упадке древних ледниковых лет... Небес широкая разверзлася палата, Приемля от земли струящийся привет В об'ятия могучего захвата, — Немолчный гул речного переката И дремлющей тайги неуловимый бред... (Сб. «Сибирь»). В мрачной северной картинке, от кото- рой, к тому же, веет глубокой стариной, взгляд поэта подмечает то, чего не под- метил бы взгляд другого: «разрозненный скелет бизона», — памятник ледниковой эпохи. Знание открывает его взору в обыкновенном сегодняшнем пейзаже то, что связывает его с другими временами. Такие подробности нередки в стихотворе- ниях Драверта. Иногда вместо указания на мелкую де- таль пейзажа говорящую о далеком прошлом земли, поэт дает целую картину. Под тенью лиственниц, на скате косогора, Склонясь на низкую, пахучую траву, Вникаю в пестроту зеленого узора, Лежу и думаю и грежу наяву— Я вижу склоны гор, увенчанных снегами, И синих ледников изрытые поля, Любуясь яркими альпийскими лугами. Где пенится в цветах холодная земля, Я вижу робких коз у родников соленых, Косматых лошадей и мускусных быков, И грузных мамонтов средь зарослей зеленых, И стаи белые прожорливых волков... А вот и предок мой, с охоты возвращаясь, Идет к своей семье — и смотрит на меня; Добыча за спиной; у пояса, качаясь, Висит его топор из красного кремня... (1911 г.). Мысль поэта часто обращается к тому; времени, когда наш предок только что на- чал «выходить в люди», из животного превращаться в человека. Вполне воз- можно, что когда-нибудь во льдах северо- востока Сибири будет найден сохранив- шийся труп первобытного человека, как находят иногда сохранившиеся трупы ма- монтов. («Повесть о мамонте и первобыт- ном человеке», 1908 г.). Пусть еще загадочен и редок След, оставленный тобою в этом мире, Но найдут тебя, мой древний предок, В ледяных пластах на севере Сибири. Там, где мерзлых мамонтов остатки Расхищаются лисицами на ужин, Где редеют ламутов стоянки, — Скоро будешь ты, нетленный, обнаружен. Волосатый, с крепкими зубами, С темнотой зрачка в глазах твоих раскосых, Ты нежданно встанешь перед нами Обнажен в разрушенных рекой наносах... («Предку». «Сов. Сибирь» 8/III 1925 г.). Это не просто интерес к литературной или хотя бы и научной «экзотике», как у Лондона, Рони и даже Уэльса. Более глубокую мысль мы видим у поэта. Он продолжает: Безыменный, нищий, но великий, Осветивший ночь костром во мгле холодной, Как природа северная дикий И, как вольный зверь, упрямый и свободный! Нам земли-хранительницы лоно Отдает теперь с безмолвным завещаньем Твой топор из гальки халцедона И копье с кремневым острым окончаньем. Предок-дикарь положил начало всей человеческой культуре, положил начало господству человека на земле. Все прохо- дит, целые народы вымерли, пе дожив до наших «дней, издревле небывалых», но прошлое ручается за будущее: Но тебя, мой дальний прародитель, Нам оставивший закон борьбы суровой, Мудрый вождь и мрака победитель, Прозреваю я в зачатках жизни новой! Безвестны те, кто изобрел молот и от- крыл искусство обработки металла, кто вырастил первые хлебные злаки, кто спустил на воду первый плот, придумал колесо, приучил зверей, освоил огонь — и потому — Не станем вести нескончаемый счет Великим открытьям во мгле, Но предкам безвестным и мудрым почет Да будет всегда на земле! («Предкам». Омск. «Правда» 18/1 1936 г.). Прошлое живет в настоящем, настоя- щее уже таит в себе будущее.