Сибирские огни, 1940, № 4-5

церковный староста, хочет стрелять в своего поднадзорного Швандю, тот распа- хивает куртку и говорит: — Вали!.. — И это «вали» звучит с такой огромной покоряющей, жизненной силой, с такой уверенностью, что выстрел не состоится, что трусливый убийца не- вольно опускает револьвер. Швандя — типичный образ нового, со- ветского человека, его чувства — типич- ные чувства большевика!.. Но этого, к сожалению, не скажешь об урмановском Сухове. Цельный, непоколебимый человек, вожак храбрецов и сам храбрец, гроза колчаковцев, нанесший им ряд поражений, в конце книги волею автора предстает пе- ред нами потрясенным, жалостным, не- счастным, фактически прекратившим борь- бу и думающим лишь о неминуемой смер- ти. Правдиво ли это? Нет, не правдиво. Противоречит представлению о Сухове, составленному по началу книги. Здесь в изображении Сухова автор допустил фальшь. Правильнее К. Урманов рисует Сухова в момент допроса. На издевательски зву- чащее в устах белогвардейского палача — казачьего полковника — обращение «то- варищ Сухов» — он отвечает: «— й вам но товарищ... Я — 1 борец революции, не изменник, не предатель де- ла партии и пролетариата...» ,А когда его бьют и грозят ему, Сухов, «отплевываясь кровью, заявляет: — Я знаю свою судьбу... Но помните, скоро и для вас наступит час расплаты». Можно опять-таки усушиться в мно- гословии Сухова на допросе — оно бес- цельно. Можно утверждать, что и тут ав- тор не сумел отыскать настоящие, ж и- в ы е слова своего героя, а лишь их бледное, схематическое отражение. Но все же идеологическая линия в сцене до- проса, а затем и в сцене расстрела наме- чена более правильно. * * Не менее явственно авторская тенден- ция выступает и в психологическом раскрытии Франца Суховерхова. И здесь «наибольших душевных глубин» автор старается достичь в черный час для Фр и - ца, в час его провала. (Вот как писатель рисует этот провал: «Поезд шел на запад по великой си- бирской магистрали. Сутуловатый, крепкого телосложения че- ловек, с бледным бритым лицом и обиль- ными спутанными темнорусыми волосами безвылазно сидел в вагоне и смотрел в окно. На его бледном лице лежала усталость, точно он провел не одну ночь без сна, си- ние глаза его были мутны, но он не ло- жился, безотрывочно смотрел в окно и молчал». Этот усталый человек — Франц Сухо- верхов. Своим странным поведением, напряжен- ностью загнанного он мог лишь усилить подозрительное внимание чиновника, еду- щего с ним вместе, колчаковского шпика. Следовало слезть с поезда на первой же остановке и прервать опасное соседство, но Франц не слез... Чиновник узнает Франца и выдает его контрразведке. После в тюрьме, вспоминая эту сцену, Франц восклицает: «— Как глупо влип!..» Те же нотки усталости, затравленности,. неврастении звучат в поведении Франца, когда его в арестантском вагоне везут в Томск. На замечание солдата, что спать аре- стованному нельзя, Франц «как-то по- детски, обидчиво сказал: — Я ведь вам н : © мешаю...» Не жалоба ли слышится в этих словах: «Я ведь вам не мешаю!» Его мучают вопросы: где он? Куда его везут? Что с ним будет? Подобно Сухову он предается тревожным и ослабляющим волю воспоминаниям и постепенно попа- дает во власть полной рефлексии. В осо- бенности его мучит раскаяние за свой' провал: «...и было нехорошо от этой сво- ей оплошности, стыдно перед товарищами и больно за провал того большого дела, которое поручила ему партия». Занятый такими мыслями, Франц «снова начал хо- дить от стены к стене, опустив голову, словно 1 искал что'-то потерянное, беско- нечно дорогое. Он ходил долго и с ним ходили его заботы, поневоле оставленные где-то в пути. Они точно гнались за ним и вот только сейчас отыскали своего хо- зяина в железном ящике, охраняемом сол- датами». Конечно, Францу было тяжело, конечно, колчаковский арестантский вагон это не пульмановская спальня и везли пленника не ради приятной беседы в уютной го- стиной начальника контрразведки. Все это внешне очень правдоподобно. Да1