Сибирские огни, 1940, № 4-5

тией социал-демократов большевиков. При том режиме, который существовал в Кутомаре до Головкина, Южанин часто устраивал в тюрьме диспуты с эсерами и меньшевиками, всегда побеждая их в бурных спорах ясным, вескими довода- ми в пользу программы партии больше- виков. Он умело разоблачал оппортуни- стическую сущность эсеров и меньшеви- ков, мелкобуржуазное нутро анархистов. Он и его товарищи были всегда застрель- щиками единодушной борьбы политиче- ских о тюремной администрацией, добив- шись с ее стороны многих уступок. Южанин был одним из организаторов тю- ремпой коммуны, отдавая в ее кассу до последней копейки все получаемое с во- ли. Находился он в Кутомаре уже около года. Когда в результате сложившихся обсто- ятельств эсеры и анархисты пошли па организацию массовых самоубийств, увле- кая на этот путь за собой часть беспар- тийных матросов, Южанин начал борьбу с такими настроениями. Самоубийство он расценивал, как проявление отчаяния и малодушия, как страшные, но мало оправ- данные жертвы. Он и его товарищи твердо решили выдержать все испытания до кон- ца. Они продолжали бороться с головкин- ским произволом, готовые погибнуть на- сильственной смертью в любую минуту, но ни за что пе хотели умирать но соб- ственной воле. Поведение Кияшко заставило крепко поразмыслить Южанина. Если бы он ре- шал этот вопрос только за самого себя, он знал бы что делать. Его возмущение было гак велико, что он, не задумываясь, по- ставил бы свою жизнь на карту лишь за то, чтобы Кияшко получил обратно свою пощечину, нанесенную анархисту Дароват- скому. Но Южанин знал: рискуя собой, он рискует жизнью всех политических. По- этому, стиснув зубы, он заглушил свой порыв, вернул себе самообладание. Во время спора, начавшегося в камере, один из эсеровских лидеров снова бросил ему упрев в трусости. Рвущимся голосом эсер кинул: — Вы презренный трус! Вы готовы ползать на коленях, лишь бы вас не трогали тюремщики. Нервы Южанина были также взвинче- • ны, поэтому его больно задели слова эсе- ра. Насилу сдерживаясь, он постарался говорить спокойно. Мягко улыбнувшись, колнялся он с нар и ответил: — А я вас с неменьшим -успехом могу упрекнуть в истеричности, матери любых опрометчивых, а иногда и просто непо- правимых поступков. Чем упрекать меня в трусости, вы лучше попробуйте, пе уро- нив своего революционного достоинства, рядом со мной и моими товарищами спо- койно глядеть в глаза грозным испыта- ниям, уготованным нам... А о себе я ска- жу вот что, —- он прерывисто бурно вздохнул. — Никакая сила не заставит меня отказаться от моих убеждений. Мне страшно тяжело, как и вам, сознавать сейчас свое бессилие, молча содрогаться от гнева. Но смерть по своей воле здесь не выход, или вернее выход только для от- чаявшихся, разочарованных в том деле, которое привело их на каторгу. Но для меня это не выход. Пока я жив, для меня ничто не потеряно в любых обстоятель- ствах. И я пе погублю себя по доброй во- ле в угоду господину Кияшко и тем, кто стоит за его спиной. Если они хотят меня убить — пусть убивают, к сожалению, я здесь полпостыо у пих в руках, но сам я им этого удовольствия пе доставлю. Я никому из начальства не отвечу на «ты», не встану перед ним с руками по швам, хотя и знаю, что меня могут за это уда- рить по физиономии или подвергнуть пор- ке. И, может быть, мне придется пере- жить все это и даже умереть от штыка или пули, но я переживу все и умру не сломленным. Вот символ моей веры, мои убеждения. На сторону Юлшшна встали сразу не только рабочие, но и анархисты и даже часть меньшевиков. После долгих споров камера решила ничего не делать для того, чтобы ускорять события, а спокойно ждать дальнейшего поведения Кияшко. Точно такие же решения были приняты после перестукивания и остальными каме- рами. А утром тюрьма с облегчением узнала, что Кияшко уже выехал из Куто- мары. Вечером Головкин давал Кияшко обед у себя на квартире, под окнами которой прохаживались вооруженные надзиратели. Орловские казаки, расположенные в доме напротив, разбрелись по деревне, в кото- рой почти у каждого оказались родствен- ники. Каргин и Семен сидели па лавочке за оградой. Семен, взволнованный всем ви- денным в этот день, то и дело заговари- вал о поведении Кияшко. Каргин, косясь на распахнутые головинские окна, откуда