Сибирские огни, 1940, № 4-5

голодовку. На) пятый день прискакал в Ку- томару полковник Забелло о доктором Па- холковым. Головкин, которому он прин'ялся мылить голову, ответил: — Мои действия одобрены свыше. Кри- чать на меня нечего... — Ах, мерзавец, ах, мерзавец, — жа- ловался, уйдя от него, Забелло доктору Пахолкову. Чтобы сорвать голодовку, Забелло рас- порядился отобрать главных зачинщиков и отправить их в Горный Зерентуй. На зав- тра туда отправили десять человек предпо- лагаемых инициаторов. Но голодовка про- должалась. Закончилась она только на шестнадцатый день, когда впавших в бес- памятство людей стали кормить искусст- венно. Все это происходило уже во время от- сутствия Игната. Он был отправлен за старшего сопровождать переводившихся в Горный Зерентуй арестантов, многие из которых так ослабели, что лежали, не по- дымая головы. Везли их на казенных под- водах по два человека на каждой. Надзира- тели были одновременно и ямщиками. Же- лая хоть сколько-нибудь облегчить людям дорожные тяготы, Игнат распорядился, едва выехали из Кутомары, накосить в телеги травы. Ехали не спеша, часто оста- навливались на кормежку лошадей. Дорога шла по берегам извилистой, многоводной Борзи, в зеленой просторной долине. Све- жий воздух и хорошая пища, которую по- купали арестанты в попутных станицах и селах, подействовали на них лучше вся- ких лекарств. Когда подъезжали к Горному Зереигую, все они чувствовали себя совсем окрепшими. Не желая сидеть в телегах, подолгу шли они за ними пешком, набирая на густотравных берегах целые охапки лютиков, пионов и маков. Вся долина была устлана сплошными радужными коврами. И любые глаза невольно радовались этому празричному великолепию забайкальского лета. . ! 1 Дядя Гриша, которого Забелло постарал- ся сплавить в первую очередь, так как знал о его столкновениях с Головкиным, всю дорогу ехал в орой телеге с Игнатом. Весь 'облук у них был завален голубыми, желтыми и розовыми цветами, которым дядя Гриша радовался, как ребенок. Зави- дев особенно яркий цветок, он срывался с телеги и бежал к нему с веселым криком. Он заставлял Игната любоваться каждым сорванным цветком, упрашивая понюхать его. — Ты понюхай, понюхай. Запах-то ка- кой, в сказке такого не выдумаешь, — го- ворил он, счастливый и возбужденный. Игнату такая привязанность дяди Гри- ши к цветам была в диковинку. Сначала он долго посмеивался над ним про себя, а йотом не вытерпел и спросил: — И отчего ты на цветки такой пад- кий? Не видывал их, что ли? Дядя Гриша виновато улыбнулся и, втыкая Игнату за нагрудный патронташ только что сорванный лютик, сказал: — Цветы и солнце, брат, моя слабость. Люблю я их, а вот поглядеть на них редко доводится. Я ведь с восьми лет на заводе, да и родился в подвале... А теперь вот шестой год из тюрьмы в тюрьму кочую. Видишь, как меня разукрасили!, во что одели? — он показал Игнату на свою ка- торжаискую, серую, как глина, рубаху. — Не весело, брат, в такой хламиде и цве- тами-то любоваться. А вот любуюсь, ра- дуюсь, кап; дитя малое. И знаешь чему ра- дуюсь? Радуюсь тому, что земля у нас вон какая хорошая. Щедрая, брат, и большая. Если бы этой земле да хорошие порядки, так умирать бы никто не захотел. — Щедрая, говоришь? — иронически поглядел на него Игаат. — Что-то я не примечал этого... — Не примечал? И плохо делаешь, что не примечаешь. Ты взгляни кругом себя, полюбуйся. Вон она как разукрасилась. Могучая, брат, в ней сила, да только ле- жит она под спудом. Игнат ухмыльнулся жестко, с хитре- цой. — То-то и оно. Ты землю, как сын, лю- бишь, а она тебя хуже пасынка мордует. Из тюрьмы в тюрьму на цепи, как собаку, водит. Как же так-то? — Земля, брат, каждому мать, а не ма- чеха. Вся беда в том, что она сама в це- нях... Подожди, собьем вот с нее оковы, тогда она нам и покажет свою силу, всех нас накормит, обогреет и цветами пора- дует. — Это еще бабушка надвое сказала. Либо будет, либо нет. — Будет! — убежденно ответил дядя Гриша. — В девятьсот пятом не вышло, так в двадцатом выйдет. — Да как же оно выйдет, если всякого, кто чуть против, на каторгу гонят? — Весь народ, брат, не пересадят. Придет время, все угнетатели вместе с царем полетят вверх тормашками. — А царь-то тут причем?