Сибирские огни, 1940, № 4-5

вости, а патом уже разговаривайте с людьми. Сементковский затрясся и прохрипел, выбегая из камеры: — Наказать его! — Подлец! — крикнул ему вдогонку дядя Гриша и только повернулся к двери спиной, как в камеру ворвалась толпа над- зирателей, схшатила его, выкручивая руки назад. Дядя Гриша развел руками и надзи- ратели разлетелись в стороны. Дежурив- ший в коридоре Игнат увидел, как он, по- темнев лицом, схватил табурет и поднял его над головой. Но кто-то из надзирате- лей успел дать ему под йогу, и, потеряв равновесие, оп упал. Как собаки рнено- го медведя, облепили его . надзиратели. Связанного по рукам и ногам утащили по- том дядю Гришу в баню, где и подвергли порке. Вся тюрьма, узнав об этом, зашуме- ла глухо и тревожно. Политические реши- ли снова начать голодовку. Когда Игнат подал команду итти за ужином, никто на нее не отозвался. Заглядывая в волчки, он видел людей, погруженных в невеселое раздумье, подмечал неестественно напря- женные позы и лица, исполненные суровой В 0ШИМОСТИ, либо полной растерянности, гиат собирался спросить их, не требует- ся ли им особое приглашение на ужин, но охота шутить пропала сразу, едва загля- нул он в первый волчок. «Кажись, завари- лась каша. Как бы не пришлось ее с кровью расхлебывать», — подумал он и решил про себя, что надо, пока не поздно, бросать эту собачыо службу. «Тут надо вместо сердца камень иметь. Лучше уж последним батраком быть, чем на чужое горе всякий день глаза пялить», — раз- мышлял он, прохаживаясь по коридору. На вечернюю поверку Головкин пришел с усиленной охраной. Игнат подскочил к нему с рапортом, но он не стал его слу- шать, а сразу же начал обход. С плохо скрываемым злорадством объявил он в каждой камере: — Отныне всякий, кто не встанет по команде «смирно», не будет здороваться по инструкции и отвечать на «ты», под- вергнется наказанию розгами. Сегодня один уже наказан. Это же может случить- ся с любым из вас. Если попробуете со- противляться, пущу в ход оружие... Може- те объявлять голодовку, покушаться на самоубийство. Ваше дело — умирать, мое дело — хоронить, — снова повторил он приглянувшуюся фразу. Его выслушивали и провожали молча. Багровый закат потушила ненастная черная ночь, нахлынув из сопок. Тюрьма зловеще молчала. Тоскливо и смутно стало на сердце Игната, едва удалился Головкин. В коридоре было душно, словно выкачали из него весь воздух. Угрожающе низко на- вис потолок. Не в силах вынести тишины, похожей на тишину предгрозья, Игнат гул- ко откашлялся, пробренчал ключами и про- шел несколько! раз по коридору, жадно вслу- шиваясь, расстегнув кобуру револьвера. В камерах было тихо, по эта тишь не обма- нывала его. Всем существом своим он чув- ствовал, что там не спят и к чему-то оп- ределенно готовятся. В окна тем време- нем пролился печальный и мутный, пе рассеявший мрака, свет наружных фона- рей. Помедлив, Игнат зажег в обоих кон- цах коридора подвешенные на крючках се- милинейные лампы в частых решетках. В коридоре стало светлей, но не стало спо- койней на сердце Игната. Чувство тревоги и безотчетного страха не покидало его. Не находя себе места, шагал он туда и об- ратно. И вдруг до его слуха донесся при- глушенный расстоянием стон. Он остано- вился, прислушался. Сомнения не было: в одной из одиночек стонал человек. Нащу- пывая по дороге ключи у пояса, и не на- ходя их, Игнат заторопился туда. Но на половине пути его остановили новые зву- ки. В общей камере' № 9, самой большой, запели песню. Никогда не слыхал такой песни раньше Игнат. Она туманила скор- бью глаза, разрывала сердце, так величе- ственна и мрачна была ее врезающаяся в душу мелодия. По голосу Игнат узнал, что песню завел Микола Богатырчук, часто и по-особенному задушевно певший песни широкораздольной Украины, которым радо- валась вся тюрьма. Прежде, чем запеть эту песню, весель- чак Микола принял смертельную дозу яда. Он принял его не один, и не он первый по- шел на это. Яд приняло тридцать человек, решивших ценой собственной жизни про- тестовать против головкпнского произво- ла. И пока еще яд не начал действовать, в камере № 9 люди начали прощаться друг с другом. Именно в эту минуту Богатыр- чук запел: Вы жертвою пали в борьбе роковой Любви беззаветной к народу. Вы отдали все, что могли, за него, За жизнь его, честь и свободу. Завел он песню робко п неуверенно, словно стыдясь своего порыва. I I многим в первое мгновенье показалась она оскорби-