Сибирские огни, 1940, № 1

Сергей Сартаков НЕЗАБУДКИ Как зубья пилы, зигзагами, вьется крас- ная черта по температурному листу. Она взбирается все выше, и профиль зубьев становится размашистее и острее. Я лежу в палате один. Койка стоит у окна и в раскрытые створки, в палату, прямо ко мне, тянутся сучьями темнозе- иные дубки. Надвигается осень. Кой-где пламенеют обожженные ниеем верхушки оснн. Серое небо. Летние яркие краски поблекли, от- цвели. Ветер гоняет по дорожкам парка первые опавшие листья. За окном разговоры, звенит непринуж- денный смех, шуршат шаги. В сапатории шумно. Только я один лежу в кровати. Я знаю, что эта вспышка туберкулеза не последняя, что мой .организм достаточно крепок, чтобы бороться с болезнью долгие годы (и даже победить ее), что еще не- сколько томительных дней и температура будет снижаться, мне станет легче, я встапу с постели, — но все же обидно лежать именно сейчас, в эти светлые про- зрачпые дни осени. Хорошо выйти тихой лунной ночыо в беспредельную башкирскую степь, лечь спиной на сухую, пахнущую полынью тра- ву, закинуть руки под голову и глядеть R глубокое редкозвездное небо. Быстро скользят рябые легкие облачка; в просветах вспыхивают и гаснут пылин- ки далеких звезд. Я лежу как морской царь на дпе океана, облака колышутся на- до мной, то свежей утренней зыбью, то бурным прибоем, а но гребням кудрявых барашков, подпрыгивая, мчится золотая лодочка трехдневной луны. Башкирские стенн холмистые. Холмы крупные, редкие, вплотную сдвинулись своими подножьями. На крутых осыпях склонов белеют известняки. В мутном све- те луны они кажутся костями, усыпавши- ми сказочное поле битвы. Вот череп уста- Сяб. огни I* 1, 194.1 5. вился в небо провалами пустых глазниц; вот берцовая кость, заросшая бурьяном; немного дальше — скелет, прикрытый круглым щитом; еще дальше и левее — целая груда костей. Трещат цикады, бес- шумной тенью витает над полем сова, впн- зу, в долине, стелется плотный густо! туман. ,Или днем. На опушке липовой рощи. Бегает по коре серый поползень, длиппым носом вытаскивает из тре.щип козявок, жуков. Пищит в ныряющем полету крас- ногрудый дятел. Дружной стайкой пропо- сится тетеревиный выводок. Муравьи за- ботливо тащат на крыши своих жилищ былинки сухой травы, обломки тонких вет- вей, песчинки. А я лежу. В палате пахнет камфарой, и руки мои, в местах уколов, перевязаны белыми широкими бинтами. Не повернуть головы, пуховая подушка жестка, как де- рево. В висках стучит кровь. Редкими, тя- желыми ударами. Лоб стягивается, стано- вится меньше, уже давит на мозг. Гу- бы — два глиняных черепка. Опи поплот- но смыкаются и воздух со свистом вры- вается в облитую полынной горечыо гор- тапь. Сохнет в горле и кашель тупыми ножами рвет наболевшую грудь. Мне не надо термометра. Когда тело ежится в жестком колючем ознобе, а по- том вдруг деревянеет и становится до бо- ли сухим — я знаю, что ртутный стол- бик остановился где-то у самых последних делений термометра. Тогда я часто хва- таю воздух иссохшими губами и, теряя в багровом тумане углы беленой комнаты, приподнимаюсь на подушке. Вокруг посте- ли скачут хвостатые тени, липнут к мо- ей груди, тесно обвиваются вокруг шеи. Я задыхаюсь, кричу — начинается бред. А когда, наконец, мертвящая тяжесть с головы схлынет к ногам, кола покроется липкой испариной, чья-то заботливая ру-