Сибирские огни, 1939, № 4
Гляди-кось! Таким ножиком и скотину ре зать можно, да нет ее, скотины-то... Егорша попробовал на пальце остроту светлого лезвия, приложил сталь к ще ке, холодок этой стали был ему приятен. — Говоришь, скотину резать можно?— задумчиво переспросил он. — А как же! — Эй, бергалы! — раздался с улицы голос квартального обходчика, он же бу дочник. — Нет ли в сем доме работника третьей статьи Егора Ветошкина? — Скажи, что нет, — шепнул Егорша, но самый тощий подковылял к окну и угодливо ответил: — Тут Егор Ветошкин обретается,, гос подин будочник. — Пускай незамедлительно выйдет. Егорша встал 'с ме<ста. Лицо его, (всегда как бы окутанною тенью, совсем потемне ло. — Ну, старые грибы, не поминайте лихом. Голос его гудел горестно и тоскливо, как разбитый колокол на каком-нибудь са мом захудалом прииске. — Испробую, чей ножик лучше — ваш или мой. Толчком ноги он отворил скрипучую дверь. Горемыки переглянулись, чувствуя недоброе. Заторопились в сени, следом за ним. Двое полезли с печки, сталкиваясь головами, роняя клошв. Бойкий опередил. — Ох вы, батюшки мои, батюшки! Да и что же на свете деется! Мужики! Бу дочник! .Да идите сюда, мужики!.. Через недолгое время! втащили Егоршу обратно в избу. Его тяжелое тело обви сало на руках инвалидов, как неживое, но си был жив, зажимал горло. Глаза воро чались из стороны в сторону. Будочник, который привык все замечать, заметил, что они совсем побелели. Положили его на лавку. Горемыки рас терялись, хотели пристроить под голову полено. Будочник научил подложить свер нутый тулуп. Быстро собрался народ, набилась пол ная изба. Все жалели Егоршу, особенно горемыки. — Такая бергальская жизнь. — Лучше в могиле лежать, чем муче нье принимать от начальства. — Не доробишь — дерут и переро дишь — дерут. Его отца за что задрали? Каждый раз переробливал. — Эх, бедняга, бедняга! И только один Сеньча Бабанаков ока зал, о досадой посмотрев на искаженное, запрокинутое кверху лицо Егорши: — Дурак! — Ты что? — не понял стоящий ря дом. — Я говорю — дурак! Жить надо, солнце светит, а он порешить себя вы думал, как скотину какую, по горлу но жом. Человек — не скотина. Ну, чего стоите? Кровью истечет. Обегать надо за господином подлекарем. Самому тощему стало досадно, что пар ня! в лазарет унесут. Горемыка любил смотреть покойников. Когда на рудничной площади наказывали кото из бергалов, он всегда был в первом ряду зрителей, весь тянулся вперед, вытягивая шею, вставал на носки. У него сами собой корчились пальцы, оп всхлипывал от восторженной жалости. Теперь ему хотелось посмотреть, какой вид будет у мертвого Егорши, как заострится нос V В бредовом сне Егорше мерещилась По лянка, будто бы она подоила корову, са мую белую из всех белых коров, какие только на свете есть, И поит его этим молоком. От ее рук и волос и от этого молока Егорше прохладнее, легче. Скоро Егорша начал поправляться. Ле жал он в сумрачно думал, что зря у него ножик из рук вырвали — перерезал бы себе глотку от уха до уха, и сейчас бы уж ничего не чувствовал и думать бы ему не надо было. Да оН и сам сплоховал, долго возился. Трудно резать свое тело—■ хотя бы и добротным ножиком. Из такого же металла сделаны и решетки в окнах лазарета. Когда он впервые встал с койки, за ним принГел солдат горного батальона и отвел его в присутствие военного суда. Стол посреди комнаты Егорше показал ся таким громадным, как площадь, на ко торой бергалов обучали в свободное от работы время! солдатскому артикулу и где били шпицрутеном его отца. Стол по крыт сукном травяного цвета. На такой вот яркой траве умер после наказания отец... Презус1 был маленький, плюгавый, на ' вид нестрашный. Его лысая головка, вро- 1 Председатель.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2