Сибирские огни, 1939, № 4
его нюяа та человеческое злосчастье? Кто не знает, какой он поцрошайка? На' гор бу приторочен у него туда, в каждом до*- ме выпрашивает горемыка кусочки, скла дывает в туя©, говорит про болезни, а сам сует нос в каждый угол — не спря тав ли бетлец? Скоро придут. Сепьча выслушал эту весть и юказал: — Возьмем иа хитрость. — Ой ли? — Возьмем! Солдаты в черни отсырели, медовуха у вас добрая — по себе знаю. Ты, хозяин, -положи в нее какой йи на есть корешок, чтобы служивым слаще спалось. Только вот староста, десятские! Поладишь ли с ними? — Полажу. Они вое у Евотигнейки в долгу. Вся деревня у нас гораздо злая, я тебе говорил... Хозяин о ‘сыновьями скрутили Сеньчу вожжами по рукам и нюгаи. Бемец по кряхтывал: —-Туже, туже! Фроська прослезилась я ушла, чтобы не видеть, как он лежит связанный, беспо мощный, потерявший сйлу и 'славу. Он велел положить у порош. Послал младше го хозяйского сына, который пасмекали- стее, пораюходчивее, солдатам навстречу: деивать, уже охватили беглеца на задах, па гумнешке. ■Пожалуйте, заберите отйао, чтобы идухом беглым не пахло в доме. Первым Я 1 НИЛСЯ горемыка. Он осторож но протиснул в дверь свой туяс, иабитый об’едааш, (наступил Сеньче на живот, от шатнулся и начал жалеть, горевать. — 0 кто ж это у порога валяется? Да ведь это Оеньча .’БабаНЬков, С места не сойти! И как это тебя, Сеньча, угоразди ло?!.. Ой, замучат в руднике, жалко, жал ко!, молодой ты, вадерут, в моотлку зако пают'. Солдаты ввалились, гремя амуницией, пнули Сеньчу шпагами раза даа — не очень больно. Сели за стол, потребовали медовухи. Явились десятские, староста. Хозяин шепнул им, они незаметно ушли. Ушли и бабы с ребятишками, посмотрен беглецу и поахав. Хозяин тряс бородой, таливал, угощал. Фроська кланялась, подавая. Вот и печь затопили — стало в горнице жарко дото» го, что солдаты разулись, расстегнули мундиры. Они хвастались друг перед дру гом, хозяин поддакивай, в печку подбро сил еще горючего камня. Солдаты выпи ли изрядно, вздумали плясать. Никто из них уже толком не помнил, где у него каска, тесак, прочая амуниция. Пошел по горнице гул, треск, пыль столбом за клубилась. Горемыка пил мало. Он присел около Сеиьчи, качая головой. — Сперва выдерут, запишут. Выйдешь из лазарета штрафной, чугъ что — снова драть. Убежишь опять — вовсе задерут. Тогда уж ие подняться. Ляжешь в могил ку. Лежать спокойно, хорошо. Весной си ницы прилетят, щеглы, всякая живая тварь петь будет над могилкой. Пичужка самая маленькая тебе песеику споет иро солнышко красное, про юваих детенышей. Птенцы только вылупились, главки у них вот эдакие, носикивот такие... А тебе де тенышей не нажить, не вскормить. Сол нышка вовек не увидеть, сколь бы они ни щебетали. Был ты парень здоровый, сильный, а что от тебя останется? А? Знаешь ли, что останется? Сеньча молчал. Горемыка поднял палец, закричал мужественно и громко: — Горсть праха! Праха горсть! Сеньча старалс-я не слушать. Его за висть взяла, что солдаты пляшут, а ему доли нет. Он сказал: — Развяжите. Я плясун. Пройдусь раз, потом свяжете. , — Лежи, лежи, бергал! — Пускай спляшет, — раздобрился солдат помоложе!. — Он и верно плясун, в Салаире на вечорках первый. Не стра шитесь. Убежать ему от нас шикак нель зя. Развязали. Сеньча оттолкнул торемыку, вышел на середину, притопнул м ой . Хо зяин заипрал на губах. Солдат выкинул коленце. Беглец выкинул два. Солдат по шел (вприсядку передом. Сеньча пошел вприсядку задом, да пуще, хитрее. Один солдат захрапел: он сидел у са мой печки и его сморило первого. Другой клевал пооом. А Оейьча с третьим продол жал плясать. Все ахали: что же это такое, как это человек дошел до такого, чтобы ногами и воем телом и каждой жилкой творить чу деса! Но и этого мало плясуну, и он сде лал закорючку — не закорючку, завитуш ку — не завитушку, такой выкрутас, что солдат свалился на лавку, рванул на себе ворот: — Замаял ты меня, беглец. Тут Сеньча мигнул хозяину и его сы новьям. Они навалились на казенных лю дей, как медведи. Фроська уже давно при
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2