Сибирские огни, 1939, № 3

вон. — И Зубов по-приятельски похлопал Петруху по плечу. ❖❖❖ Чем внимательнее присматривался Вла­ димир Яковлевич к тюремным порядкам, тем больше и больше они становились (непонятными для него. Поражало, глав­ ным образом, то, что заключенные не чувствовали здесь унижения. Наоборот, весь режим был построен так, чтобы под­ нять в них чувство человеческого до­ стоинства. Со стороны начальства уста­ новлен строгий, но внимательный, спра­ ведливый подход к каждому человеку: провинился — накажут, за примерное по­ ведение, ударную работу — уменьшат срок заключения; ударников отпускают в городские кино, за одними заключенными почти не наблюдают, другие без коивоя — ни шагу. Работали здесь по восемь часов в сут­ ки. При тюрьме были созданы разные ма- стерокие: шорная, «апожная1, пошивочная, столярная. Некоторые заключенные плели корзины. Лично Владимир Яковлевич первые три дня штопал мешки для зер­ носовхоза, а затем определился в столяр­ ную мастерскую. Всеми делами в мастер­ ских управляли сами же заключенные. Они получали наряды на работу, распре­ деляли труп, учитывали производитель­ ность и в конце рабочего дня отчитыва­ лись в конторе и некоторым отличившим­ ся приносили пропуска в город. На последнем занятии ликпуикта учи­ тель-растратчик устроил читку стенгазе­ ты (заключенные сами писали в стенгазе­ ту о различных непорядках в отдельных мастерских). Какой-то бывший заключен­ ный, по фамилии Петрошенко Клим, пи­ сал начальнику тюрьмы так, словно тот приходился ему сватом или кумом род­ ным. Владимир Яковлевич крепко запом­ нил это письмецо. Каждое слово Клима Петрошенко хлестало его по лысой голо­ ве, как плетью. «Уважаемый гражданин Кротов, — пи­ сал Петрошенко Клим, — благодаря ва­ шей помощи, я стал настоящим челове­ ком. Работаю на строительстве восьми­ этажного дома. Другая наша братва тоже не качает. Свое обещание выполнил, — завоевал ударный билет...» В другой заметке некий заключенный «Клюв» писал: «Приходится прямо удивляться, что начальник тюрьмы гражданин Кротов не видит разгильдяйства своих подчиненных. Взйть, например, надзирателя Кадочкина. Когда он дежурит у ворот, то около него постоянно вертятся подозрительные де­ вочки. А за порядком Кадочкин плохо следит».... «Чушь несусветная! — озадачился Владимир Яковлевич. — Ни больше, ни меньше, чушь! Эдакое письмо даже слу­ шать неприлично, вот что я скажу! За­ ключенный критику начальнику наводит. Да если бы такое письмо раньше он на­ писал — из карцера бы живым не вы­ шел!... Опять же, какое ему, заключенно­ му, дело до тюремного порядка?..» Владимиру Яковлевичу всегда казалось, что нет таких вещей на земле, о кото­ рых он не* имел бы правильного представ­ ления. Он был уверен, что знает все. Тюрьму он всегда считал чем-то вроде могилы, где человек хоть и жив, но с ним можно сделать все, что заблагорас­ судится начальству. Так, Матвею Копы- пгеву в царской тюрьме выбили все до одного зуба, он поэтому не был взят в царское ополчение. Рубаль Антоха воз­ вратился из отсидки оо свороченной на бок шеей, так что после царской тюрьмы он мог смотреть только в левую сторону... Безрядину Анисиму в тюрьме выбили глаз... Не спроста же в народе сложились унылые песни про тюрьму: «В тюрьме си­ жу, в окно гляжу, сам слезы проливаю»... «Неужели и тюрьма изменилась?..» При этой мысли Владимир Яковлевич по­ чувствовал сильное смущение. «Что же тогда будет? — размышлял он. — Разве мало еще подлецов на белом свете! А вдруг вое преступники: воры, убийцы, конокрады, растратчики, нахалы начнут рассуждать о тюрьме с радостью, вроде того бывшего заключенного Петрошенко Клима: «Мы, де, благодарим вас, гражда­ нин начальник, за тюрьму»... Вот начнут­ ся тогда разбои, грабежи! Доброму чело­ веку просто спасу не будет от воров!..» Кроме того, волновали Агеева и дру­ гие вопросы: товарищи по заключению, например, не обращали на него никакого внимания. Этого он, как тщеславный, хва­ стливый, отягощенный всякими амбиция­ ми человек., не мог не заметить. Душу не с кем было отвести в хвастовстве. Перед заключенными решительно нечем было похвастаться. Вертевшиеся на язы­ ке лет двадцать слова: «Мы, мол, слава