Сибирские огни, 1939, № 2

■дов, — ведет без устали подкоп под все «краеугольные камни» старого, дворянско- буржуазного мира: семью, собственность и государство («Благонамеренные речи», «Гос­ пода Головлевы» и «Круглый год»). Два года спустя К. Арсеньев написал це­ лую книгу, в которой брад Щедрипа как пи- сателя-реалиста, изучал отражение русской действительности в его творчестве. Беда бы­ ла только в том, что реализм оказывался ли­ беральным и отражение жизни — смягчаю- ще-приукрашивающим. Арсеньев об'явил революционного, соци­ ального психолога Щедрина — психологом вообще, да еще с примюсыо биологизма. Щед­ рин не только негодует, во и льет, как Го­ голь, «невидимые слезы». «В завзятом кре­ постнике, в неисправимом взяточнике мы ви­ дим тогда просто- человека». Щедрин пре­ красно показывает кулаков Деруновых, Ра- зуваевых, Колупаевых (это — лучшие стра­ ницы у Арсеньева), хуже — помещиков. «Голдалевы» «превосходно иллюстрируют за­ кон наследственности» (Салтыков оказывает­ ся в близком соседстве с натуралистом Зо­ ля!?). «Пошех-опская старина» важна в пла­ не биографическом (и только?). Как либерально-дворянский публицист, адвокат и земец, Арсеньев прямо берет под защиту от Щедрина «литераторов-обывате- лой», литераторов-«пенкоснимателей», адво­ катов, суд и земство («современных Нарцис­ сов»). Такова единственная, настоящая, типичная либеральная работа о Щедрине: насквозь эклектическая, осторожно отводящая «удары» Щедрина, последовательно защищающая разоблачаемую им действительность. Статьи самого академического из либера­ лов, А. Пыпина: одна — не содержит в себе ничего кроме самых общих фраз об «'идеа­ лизме Щедрина» (в моральном смысле), а другая — повторяет в основном статьи Ми­ хайловского. На самом «дне» щедринской критики ока­ зываются, конечно, реакционеры. Интересно, что прославленная Писаревым формула: «смех ради смеха» — принадле­ жала на самом деле совсем не ему, а изве­ стному писателю Федору Достоевскому. У Достоевского она родилась в 1863 г.. в пылу журнальной полемики с Щедриным, т. е. в тот именно период, с koto J kho начи­ нается решительный поворот Достоевского вправо (с 1862 г.). Когда Писарев с Зайцевым подхватили эту формулу в своем «Русском Слове» (в начале 1864 г.), — ае было конца злорадству в стане почвеннпков-славянофилов по поводу «Раскола в нигилистах» (статьи Н. Страхо­ ва — «Косицы» в журнале «Эпоха»). Но еще лучше «определил» Щедрина сам верховный глава российской реакции всей второй половины XIX века, «цепной пес са­ модержавия», М. Н. Катков. Еще недавно он, в качество либерала, пе­ чатал «Губернские очерки». А теперь прямо об’яснил успех Щедрина... существованием цензуры! Не будь цензуры, всякий бы уви­ дел, что за эзоповской манерой Щедрина скрывается просто... «чепуха!» Позднее тот же Катков опрашивал в одном письме, по поводу сочинений Н. Леско­ ва: «Где у Щедрина такая добрая сатира?!» Это было с его стороны и откровенно и умно (хотя и и© для печати!). Катков дей­ ствительно отлично чувствовал и понимал все то педоброе, что бушевало в груди вели­ кого сатирика по отношению к старому миру. В 70-е годы по адресу Щедрина прохажи­ вался не раз реакционный «Гражданин» кня­ зя Мещерского (статьи П. Павлова). С начала 80-х годов против Щедрина опол­ чаются один за другим: славянофил Иван Аксаков (в «Дне»), философ-идеалист Н. Страхов (там же), реакционный критик Куницкий (в журнале «Век»), старый сорат­ ник Каткова И. Шебальский (в «Русаком востнике»). Уже после смерти Каткова (1887) его подручные молодцы в «Московских ведомо­ стях» и их петербургский подголосок Авсе­ енко справляют настоящий каннибальский праздник у свежей могилы Салтыкова (1889). К ним пришла в это время добрая подмога в лице ренегата «Народной воли» Льва Ти­ хомирова. В 90-х годах очень характерный в своем роде «анализ» творчества Щедрина дает рэ- ашронио-дворянский беллетрист и критик Головин-Орловский (русский роман и рус­ ское общество»). Завершается все это мистическим клику­ шеством теоретика 'декадентства и символиз­ ма А. Волынского («Русские критики»), фи­ лософа и критика-идеалиста К. Леонтьева («О романах Л. Толстого») и мракобеса из мракобесов В. В. Розанова («Уединенное»). Только ловкий из ловких П. Струве сумел пожалеть Щедрина, как двойную жертву