Сибирские огни, 1938, № 5-6

живот? И что нужно оказать в таком случае? Одно слово —• глуп вопрос. Дед ничего не , 4 ' указал человеку. > Продолжали молчать. — Эй, отец! Горяч ты, как я погля- жу! — начал пассажир. — Небось, попадает от тебя согражданам колхозникам? — Бывает. Я — инспектор по качеству... —• Инспектор? — Инспектор, — повернувшись к нему, сказал дед. — Да-а... — задумчиво протянул пасса- жир. • Он отвернулся, подумал и вдруг с жаром заговорил: — Отец, вижу я — не плохо тебе жи- вется в колхозе! А не тоскует душа по ста- рой жизни? По своему хозяйству, собствен- ному, душа не тоскует? А? За шесть-то лет, я думаю, не могла она забыть, душа-то, что у тебя были свои собственные (он налег на это слово) кони, собственные коровы, дом, какая ни на есть рухлядь? А? Все это она, думаю я, не могла забыть за шесть-то лет! Он помолчал минутку, другую. — А теперь вот у тебя ничего своего нет, собственного, твоего... Я думаю, и доха эта не твоя, колхозная, и Чалко колхозный, да и сам-то ты и старуха твоя — колхоз- ные! А? — Вот что, милый человек! — дед повер- нулся не быстро, но решительно. Глаза его и упущенные внизу углы губ не предвеща- ли пассажиру ничего доброго. — Я, милый человек, в старое-то время в чужих шубей- ках ездил, если доводилось... Чалки у меня тоже не было, — тихо проговорил он. Он вдруг натянул вожжи, и Чалко охотно перешел с рыси на мелкий ступистый шаг. Он не возражал бы и совсем остановиться, чтоб успеть почесать о конец оглобли верх- нюю губу, на которой давно висит тяжелая сосулька, но полной остановки от него не потребовалось. — Слазь-ко, любезный, с савей! — ска- зал Дед. — Я кулаков не вожу... Ты ведь из лагеря, кажись, утек: по шапке-то... Слазь- ко. Ну! Сладкая до этого физиономия человека вдруг переменилась. Испуганные глаза округ- лились. Но он не шевелился. — Слазь, я говорю! — вдруг вскрикнул дед так громко, что с берез посыпался снег (они только-что в'ехали в колок), и человек почувствовал, как по щеке, носу его удари- лись холодные дробинки слюны, слетевшие с вытянутых дедовых губ. — Скидай доху! Жив-ва! Пассажир медленно, словно он с великой силой заставляет себя, поднялся на колени, снял с себя теплую собачью доху, комком свернул ее, положил на то место, где ле- жал, и округленными злыми глазами уста- вился на старика. Он что-то хотел сказать. Но сказать не успел. У деда в руках оказался кнут с толстым черемуховым, в коре, черенком. Он коротко взмахнул им и ткнул в бок человека. Приподнявшись на ногах, цепляясь рука- ми за что-то невидимое в воздухе, человек полетел через отводу спиной вперед и плот- но плюхнулся в снег. Из-под него вихрем взметнулась снежная пыль. Дед помахал кнутовищем, как тесаком, громко крикнул: — Счастливого пути, падла дохлая!.. И впервые за всю дорогу Чалко почув- ствовал на своей спине не очень сильный удар кнутом и еще до того, как дед обозвал его «хреном седым», не дожидаясь повторе- ния удара, размашисто побежал по дороге, скользя копытами, срывая ими легкую снеж- ную пыль. ;, Дед не садился больше. Он даже не при- сел на задки своих старинных барнаульских валенок, а стоял на коленях прямо, сердито чмокал отороченными сединой губами, подер- гивал легкой волосяной вожжей, сожалел, что спихнул пассажира. Надо бы увезти его а собой. В совете узнали бы,, кто он и почему бродит по пехожалым зимним степным доро- гам. Напрасно спихнул его. ...Сани поют СБОЮ бесконечную песню, как поет натянутая воздушная струна под смыч- ком виртуоза-ветра...