Сибирские огни, 1938, № 5-6

мимо саней острогорбые снежные струги, точепые калеными кулуидинскими буранами, дремлет. Приедет он домой, старуха ворота откроет, Чалку введет; на столе в избе самовар пых- тит; у печки в уголке теленок греется, а он, дед, внесет бережно, как когда-то (давно это было) носил божью матерь в пасхальный день, свою дорогую ношу, поставит ее на стол, этак там крутнет, прежде загородив спиной, чтоб старуха не видела, пустит, и отбежит в сторону... Старуха аж крякнет! Чалко трусит неторопливо, по-крестьян- ски, и полном сознании своего исполняемого коняжьего долга, не слышит он необидных хозяиновых слов: «хрен седой», — нет нуж- ды и оглядываться. Деловито перебирает он своими тонкими ногами по гладкой убитой дороге, самостоятельно посматривает вперед, в стороны и тоже слегка дремлет по-овоему, но-лошадиному... Широкая кулундинская степь однообразна, как песня саней. Раскинулась она далеко- далеко, испещренная пятнами голубых окол- ков и пестрых деревень, и сколько ни едешь (— все степь да степь, безбрежная, мощная своим размахом, в ослепительном снежном покрове. А над нею — жидкое блед- ное небо, как изношенный старый колпак, скучно поблескивает прорванной дыркой солнца, которое отражается миллионами из- мельченных солнц в пушистой горностаевой степной шубе. А по ней частой сетью неви- димых паутин на многие километры плетут- ся длинные, без конца и начала, узкие степ- ные дороги с кое-где движущимися козяв- ками обозов и одиночек-упряжек. И редко- редко появится где-нибудь на одной из этих паутин одинокая фигура пешего путника, которого, должно быть, крайние обстоятель- ства заставили пуститься по нехожалым зим- ним степным дорогам... Дед лежит на боку, удобно приклонив го- лову в мягкой ушанке к твердому отводу са- ней, дует в усы, увешанные тонкими кри- сталликами льда, изредка открывает хитрый свой глаз, замечает мимо саней обтекаемые острогорбые струга, седые клочки сена, сле- ды потоптавшегося у берега по нужде^ чело- века, желтую воронку, косо уходящую в снег, его неотложного дела. Кое-где пересе- кает дорогу петлистая строчка зверушечьих следов. Все это промелькнет у деда в созна- нии, и на глав опять упадет дремлющая за- слонка века. Мерно чмокают по взрыхленной подковами дороге, срывая легкую снежную пыль, кова- ные копыта Чалки. Поют свою беспрерывную поскрипывающую песню сани... Еле заметной на общем белом фоне убегает вперед дорога узкой, пестрой полоской, взметывается вдали на слабый пригорок, теряется. Па пригорок медленно всходит человек. По мере того, как сани его догоняют, он как будто растет, увеличивается. Дремлющий дед продолжает лежать. Редко открывается его глаз и, не видя ничего при- метного, мягко Закрывается. Поровнявшись с прохожим, Чалко приоста- новился. По своему многолетнему; опыту он знают, что сейчас дед должен заговорить, мо- жет быть, вылезет из саней, отойдет в сто- ронку по своим надобностям, знает: зажурчат два голоса попеременно, повеет сладковато- вошочнм дымком самосадки. Но ничего подобного к великому его уди- влению не последовало: дед дремал, а чело- век сразу не проявил никакого видимого же- лания разбудить его. Он посторонился и пропустил сани мимо себя. Оскорбленный столь неожиданным наруше- нием свято соблюдаемой традиции, строго по- водя ушами, как бы стращая ими, 1 —погоди, мол, 1фипомню, I— Чалко медленно зашагал вперед. Человек, пропустив сани, пошел следом. Некоторое время он как будто начал отста- вать, потом быстро догнал сани, кашлянул, но, видя, что лежащий в санях не поднимает головы, должно быть, спит, опять замедлил шаги. По его не твердой скользящей походке н по пристальному взгляду, обращенному на сани, можно без труда догадаться, что он сильно устал, желает присесть, хоть на от- вод, дать отдохнуть своим членам, но не ре- шается, зная по опыту, что это не всегда удается. Наконец, он пошел, не меняя рас- стояния между собой и санями, очевидно, решив не отставать до тех пор, пока проез- жий не проснется и не увидит его. Тогда он попросит, чтоб его подвезли. Степь пучится в далекие дымчатые и близ- кие нежносиние холмы и сугробы, убегает вдаль, расхлестывается голубоватой широкой перспективой. Воздух чист и по-зимнему ленив и споко- ен. Ощущается физически и, кажется, его можно смаковать концом языка. Иногда гулко щелкнет скованная морозом земля, ч п звук, култыхаясь, улетит куда-то. Прохожий смотрит на выкрашивающиеся из-под полозьев плиточки спрессованного сне-