Сибирские огни, 1938, № 5-6

^СЧАСТЛИВОГО ПУТИ Дед, прижав коленями мешок с нескорн- ленным в городе овсом, сидел па задках сво- их подшитых барнаульских валенок, подер- гивал волосяной вожжой и время от време- ни чмокал отороченными сединой губами. Чалый конь спокойно трусит крестьянской неторопливой рысью, косо оглядывается на- зад на дедовы овчинные! рукавицы — не уда- рит ли. На его гладком сером с желта кру- пе, пошлепывая, петлится шлейка* постепен- но свисает набок. Дед любовно посматривает своими хитры- ми карими глазами на что-то завернутое в мешки и обложенное мягким душистым се- ном, лежащее в передке саней. Длинна и заунывпа песня саней. Хорошо думается под ее звуки довольному собой и своими делами человеку, тем более, если он только что плотно закусил. Голова деда полна глубокими практиче- скими мыслями. На сберегательной книжке дома — восемь- сот рублей, положенные о прошлую зиму. В этом году он заработал еще без малого три- ста трудодней. На каждый трудодень — семь с половиной кило зерна... Эва сколько! На каждый трудодень — по нескольку рублей денег. — Ну, Чалко, хрен седой! Старуха нынче заработала девяносто тру- додней — не могла, старая, больше! — На каждый трудодень по семь с половиной кило зерна и по нескольку, ну хоть но два рубля, денег. Тянут свою заунывную, рвущуюся на пе- реходах нот, картавую песню сани, течет, прерываемая переметами цифр, расчетливая дедова мысль... Те восемьсот рублей пусть останутся на книжке, пусть государство крутит их в сво- ем большом хозяйственном водовороте. Дед один раз их истратит, а государство тыщи раз в оборот пустит, и польза ему, государ- ству, от этого большая. У деда н так хватит. У деда и так лишки есть. Купил же он эта- кую штуковину. Дед зря копейку на ветер не пустит... Бу;ет ли, не будет ругаться старуха, ког- да он преподнесет ей, старой, дорогой пода- рок? Мечтать дуреха боялась о таких подар- ках! Вещь, правда, в хозяйстве непригодная, зато сердцу пользительная... — Ну, Чалюо-о, хрен седой!... И не поймешь, Чалку ли ругает необидны^ ми словами дед, хочет ли, чтоб та дорогая вещь, что лежит в передке сапей, бережно обложенная сухим душистым сеном, слышала его добрый голос? Страсть как хочется дедке поговорить с кем-нибудь понимающим и пе просто погово- рить, как это обычно говорят, а чтоб тот только слушал да кивал головой, — мол, правильно! мол, верно! — а говорить будет один дед. Вот бы излил Душу!.. Он оглядывается — не догоняет ли кто, но позади никого нет, только серой полоской вьется дорога, поблескивая на тусклом зим- нем солнце, исчезая за покатыми белобоки- ми сугробами, да искрится снег. Посмотрел по сторонам, впереди — нигде никого. Как на зло! Дед снял рукавицы, вытер стынущие на холоде губы, поправил воротник своего дубле- ного полушубка, удобно примостился в широ- ких санях на бок, подтыкал полы под коле- ни. ДОД решил подремать. Длинна и заунывна убаюкивающая песня саней. Тянется она от самого города беспре- рывно, как судьба, ни на минуту не отста- вая, ни на шаг не убегая. Если б не пело дедкишо. сердце, чего доброго, загрустил бы, старый, под ее однообразную мелодию. Но, •как говорят, ворон каркает — соловей не слышит! Не расстроить ей повеселевшее сердце старика! Разве вот заснет он, —• это статься может. А загрустить —• нет! Лежит он на широких санях, благодушно дует в седые усы, посматривает на бегущие