Сибирские огни, 1938, № 5-6

торая связана с революцией, яйшетйя нуж- ной и жизненной!» Пробудился огромный ин- терес к советской литературе. В Кита© за- гремел зьгчный голос Маяковского, и в сти- хах китайских поэтов ясно слышались отго- лоски «Левого марша». Идеи общенационального фронта об'едини- ла китайских писателей. Первым, кто озарил лицо поэзии светом радости, был Ин Скхжэиь, один из лучших ли1 ричеоких поэтои Китая, член китайской ком- партии, убитый фашистами в 1933 году. Вот образец его любовной лирики: Родная, ты — вода Из чистого потока, Что вечно льется вдаль. Смеясь и увлекая. Придя к тебе, забыл я путь назад! Родная, ты — вода Горячего истока. В источник твой я сердце уронил. Хочу его достать 1 , Да руки жжешь ты мне. Родная, ты — вода, Вода прудов зеркальных. Из листьбв лотоса Я лодку смастерил, Чтоб вечно быть среди цветов твоих! В предреволюционные и революционные годы, годы борьбы за свободный и сильный Китай, было создано не мало ярких произ- ведений, явившихся как бы итоговой чертой, подведенной под мрачными веками угнетения, рабства и попирания человеческого достой п- ства. Лу Синь иалиоаи в это время свою гениальную повесть о трагической жизни всеми унижаемого, всеми битюго бедняка А-кэя. В специальном предисловии для русского издания 'Своей шипи Лу Синь говорил: «Наши мудрецы изобреши трудно усваи- ваемую и необычайно сложную письменность. Впрочем, они сделали это без всякого умыс- ла., не дав себе труда подымать о том, что очень-очень многих онн этой выдумкой лиши- ли возможности читать и писать... Вся та письменность, которая дошла до нас, пред- ставляет собой мысли и законы последова- телей нескольких мудрецов, написанных ими для самих себя. Что же касается народа, то он четыре тысячи лет подряд рос в мол- чании, хирея и увядая, 'словно придавленная огромным камнем трака... И потому нарисо- вать глубоко молчаливую душу китайшого нагода—дело очень трудное». Однако Лу Синь сумел нарисовать эту ду- шу и нарисовать так, что показал нам под- ливное лицо всего дореволюционного китай- ского крестьянства. Его А-кэй полон диких вековых суеверий, фатализма («жить как небо хочет!») и рабской угодливости — всех этих мрачных черт, привитых китайскому крестьянству в зловещие столетия феодально- го господства. Но вместе с тем в натуре раба А-кзй таится огромная непокорная шла про- теста, тотовая при известных условиях вы- литься в необузданную ярость и обратить жилища и имущество своего классового вра- га в дымящиеся развалины. Язык своей повести Лу Синь сравнивает «с грубым языком возчиков и уличных тор- говце®». Местами язык его действительно грубо-натуралистичен, но яркий колорит, ис- ключительная правдивость речи, ее ясность и подлинная народность заставляют нас за- бывать о грубости и этой гениальной книги шева и желчи. Едким сарказмом, иронией и обличением проникнута повесть Лу Сипя, но /в то же время любовью и глубоким сочув- ствием к несчастному обездоленному А-кэю дышит она. Никто до Лу 'Синя в китайской - литературе не сумел раскрыть под халатом национального покроя живое человеческое сердце, способное на непримиримую нена- висть и безграничную нежность, бессильный страх и великий героизм, и никто до него не сумел согреть это сердце такой любовью к человеку. Пройдут годы, века. Многое забудется из того, что сейчас в муках и восторгах борь- бы создает китайская литература, но никог- да не истлеют в памяти человечества пре- красные страницы повести «Правдивая исто- рия А-шя». Она войдет ® сокровищницу ли- тературы будущих поколений, как художе- ственный документ о живой человеческой жшни, задавленной и уничтоженной варвар- ским строем феодальной эксилоатации. Боец и обличитель звериной жестокости и гнусного лицемерия феодального общества, Лу Синь развернул перед нами огромную голлерею образов угнетенных и 'обездолен- ных тружеников. Он поставил китайскую ли- тературу лицом к пролетариату и крестьян- ству, чем проложил мост от литературы ре- волюционной к литературе пролетарской, хо- тя сам он пролетарским писателем никогда не был. В 1926 году вопрос о создании пролетар- ской литературы уже окончательно назрел и потребовал своего разрешения. «Мы должны знать, — писал Го Можо, — что в обществе противостоят друг другу два класса. Один хочет сохранить свое господ- ство, а другой стремится свергнуть его. Каждый класс должен иметь своего пежца». «Наша пролетарская литература должна быть