Сибирские огни, 1938, № 5-6

— Да, только-то. Когда кричишь в сте- пи, крик только за одну версту слыхать, дальше не слышно. На небе гром гремит, — кричит Сахид — пророк, — и мы слышим его. Вот тебе и получается, что да неба одна верста. — Ну, еще скажи, — сколько верст .от восхода солнца до заката? —• Один день езды. Утром уеду от восхо- да, вечером заход встречу. Один день. — Ну, иди на волю! Бери своего черного верблюда и ларец с золотом, бери своих бо- гатырей и уходи! — Ну, и дурак же ты, царь! — говорит на прощанье Кени-Сары. — Черса твоего мы не убивали, он от испуга сам умер. Снег растаял потому, что весна пришла; а чтобы версты мерять, — надо в голове ум иметь». Ажгалий умолк. Сдвинул на пальцы рука- ва старенького жадогая и опустил их па ко- лени. Пламя факела лизало темноту упругим огненным языком. Хлопья сажи, легкие, как пух, падают на землю. Вот пламя ушло в сторону и розоватые звездочки посыпались на Ажгалия. Но не упали. Они потухли, не долетев до старика, и уже маленькими чер- ными точками, невидимыми в ночи, снова понеслись вверх, подхваченные огнем. Молчали. Мухан сидел подле Барсуковой и при- стально смотрел прямо в морщинистое лицо, рассказчика. Но думал он не о нем. Былину о КенинСары он слышал не однажды, и каждый сказитель по-своему возвышал Ке- ни-Сары, по-своему унижая Калдыгеяа. Каждый из пих говорил о силе и мудрости своего народа. — Казахский народ — великий народ, — тихо проговорил Мухан. — Его история пол- на блестящих побед и тяжелых страданий. — Теперь уж эти страдания не повто- рятся, Мухан. Об этом раз и навсегда поза- ботились большевики. — Большевики, вы говорите? — Но не это хотел сказать Мухан. Где бы он ни был — в палатке ли, на буровой ли, гулял ли вечером в степи — всегда образ Барсуко- вой вставал перед ним такой близкий и та- кой далекий. — Ведь она русская! — не в первый раз подумал он. И сказал вслух: — Вы русская и не поймете, наверное? — Почему? — Поймете? И опять подумал: — Да, что поймет-то? Что она дорога мне? ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ 1 Ровная девственная степь, кое-где при- крытая зелеными папахами колючки, кое-где испещренная лужайками густокрасной вос- ковой травы, взрыта глубокими колеями но- вых дорог... Зарницын бродит по ним в какюм-то осо- бенно приподнятом состоянии. Каждый день работы здесь, каждый сантиметр разреза скважины, вычерченный Барсуковой, каж- дое описание пород, зале сеиное на поля карты ровным, мелким, немного узловатым почерком — все более и более утверждали будущее Двух Барханов. Теперь, когда к нему приезжал Ильин или управляющий , трестам, их ужо не надо было убеждать, не надо было настаивать, — достаточно было пожелать. Нежватило механических станков —• и их дали; понадобилось несколько дорогих, импортных приборов — и их прислали. А когда вдруг возникало сомнение, про- бужденное непривычным размахом работ, исключительным вниманием к нему я его разведывательной партии, — достаточно бы- ло разломить кусочек серовато-зеленой зем- ли, принесенной Надеждой Васильевной или Муханом в юрту, вдохнуть терпкий запах нефти, ц все сомнения исчезали; хотелось иметь уже не пять, а двадцать, тридцать станков, хотелось притащить сюда Ширвази- на вместе со всей его партией... А Ширвазин присылал записки, полные хорошей дружеской зависти и самых ис- кренних восторгов. Привозил их Ильин, бы- вавший и здесь и там. Зарницын достал из сумки последнее письмо и снова перечитал: «Павло! Ты самый последний негодяй. Ты ограбил меня дважды. Вчера Илыш снял у меня «крелиуса.» для твоей партии —- на-днях ты его получишь, — aj гфка он еще| к тебе не доставлен, затребуй долотья, их пужно заменить. Бери долотья советского произ- водства, они лучше американских. Я в этом убедился. Эх, и за что я страдал, за что мерз? Ты помнишь, конечно, как моим спасением ока- залась могила? Я даже сейчас, когда солнце нестерпимо печет и у меня слезает рожа с