Сибирские огни, 1938, № 3-4

пирался, идолов поганых лобызал. Ныне бун- товать против государства напал. — Вы, бояре, мужиками кормитесь, — хмуро проговорил Васька и замолчал. — Сказывай, сказывай, не перебиваем, — усмехнулся дьяк. — Нечего мне сказывать, — твердо па- чал Васыса. — Вы иконы лобызаете, а сами к мужикам приметываетесь, мучаете нас безвинно, стыд свой прикрываючи. — Скоро отмучаешься, мужик, — прого- ворил Полянский и приказал дать Ваське двадцать ударов кнутом за дерзкие речи и певежоство. — Старица, богомолица воровская! — приветствовал Поляпский старицу Анну. — Сказывай, откуда ты родом, как твое имя правильное? — Зовут мепя Аппой... — Говори громче, — прикрикпул дьяк. — Анной меня зовут, —• повторила ста- рица, — родипою из Тюмени, ямская дочь, была замужем за тюменским ямщиком Заха- ром Степановым, сыпом Ракиным, как муж помер — в мопастырь ушла, а после того во многих местах была. — Видать бывалая, — согласился дьяк. — Грамоте разумеешь? — Божественное читаю, а письму не могу. — Вот и врешь, — перебил дьяк. — За- говоры писала? — Заговоры у меня раньше были написа- ны. Один человек дал. —' Опять врешь, — повторил дьяк и крикнул палачам: — Гуща, прижги старице сиськи. — Скажу, не мучай, довольно я бита-му- чена, — взмолилась старица. — Тогда сказывай и не лукавь. Старица молчала. — Твое письмо? — допытывался дьяк. — Грешна, — прошептала старица. — Заговорные письма писала, заговоры от рудья клала, людей портила травами и через волхитство, — перечислял дьяк, — с чер- тями зналась. — Оборони бог! — перекрестилась стари- ца. — До чертей мне нужды нет. Я тра- вами... ' — Гуща! — крикнул дьяк. Гуща положил руку на плечо старицы. — Виновата! — закричала она, — вино- вата! Лучше один раз муку принять, голову сложить, чем многие пытки терпеть. — Отпусти ее, Гуща, — довольно произ- нес дьяк. — Пишите, с чертями зналась... Звонарь Михайло Ремез, взятый на караул еще до восстания, давно сознался в своих винах, выдал многих заговорщиков и много наговорил лишнего на самого себя. В глазах Данилы Полянского оп превратился едва ли не в бунтовского вождя и не миновал жесто- кой пытки. — Ну, Михайло, открывай до конца свои вины, — допрашивал дьяк. — Забыв страх божий, калека худоум- ный, такую думу таил, — бормотал звонарь и выдумывал повое путаное показание. Думный дьяк Данило Полянский целыми сутками готов был сидеть в пыточной избе. Особенно он любил пытать и допрашивать ночью, когда неверный, колеблющийся свет жировиков скользил на бледных лицах пыта- емых. Дьяк был убежден, что при почпых пытках самые закоренелые воры и бунтов- щики робеют и меньше запираются. Поздней почью, до петухов, он допрашивал Горбушу, Петьку Дериглазова, Ивашку Шурыгу л куз- неца Якушо. — Сказывай, красавец, — говорил он большеголовому Горбуше, похожему на жура- вля с подогнутыми обеими ногами. Горбушу пытали много раз, но оп упрямо молчал. — Сказывай, — увещевал его полусон- ный воевода Лысков. — Все равно, все воры сознались. Чего запираешься, только нас му- чаешь. Сознавайся и дело с концом, вишь, время позднее, спать охота. Горбуша отрицательно качал головой. В Кавском городке горбун был новый человек. На расспросе он коротко показал, что при- шел с Руси, рапыпе жил за помещиком, за неспособность к труду в голодный год поме- щик прогнал его со двора и с тех пор он бродит по разным городам. Не сдавался казак Ивашка Шурыга. — Заехал воевода Иван — хрипел Шу- рыга — в государеву дальнюю вотчину, сам государем захотел быть. Самовластием хотел нас, сирот, воровски в темницах и за приста- ва заморить, а иных перевешать без госуда- рева указа и без вины. Со многими воевода- ми служивали, остроги сначала ставили, но такой тесноты и наснльства не видывали. Ивашка Шурыга говорил, что Ромча Хме- лев, Иван Чарошников, Леонтий Ветров и многие старинные кавские казаки бунтовали против воеводы, а к розыску не привлечены. — Ты спроси Ромчу Хмелева или Ветрова Левонтия, они те же слова скажут, — доба- влял Шурыга. — Тебя сгарашивают, — обрывая Поляи-