Сибирские огни, 1938, № 3-4

расцеловавшись с Секлетеей, протянула ей пузатый узелок. — Гостинец тебе. — Напрасно хлопочешь, Иринница. — Секлетея приняла узелок и с удовольствием посмотрела на торчавшее горлышко сулеи, заткнутое скрученной куделей. Секлетея собирала па стол угощенье и лю- бовно поставила принесенную Иринкой гли- няную сулею: — Последние дпи скудно живу, ни одного упбкойника. Остановился парод помирать. Старым жиром живу, как медведко. Сидай, красавица! Ирина присела к столу, налила по чарке и, не дожидаясь просвирни, выпила. — К Хмелевеким на двор ходила? — от- рывисто спросила она и налила по второй. — Намедни заглядывала. Ромчу видела. — А Саввку? — Саввка твой все еще на волоку, на он- барпом карауле. — Не сказывал, когда в городке будет?— «абеспокоиласъ Ирина. — Раз в караул послан, онбары оберегать, то не раньше, как по воде. Гумагу писал Ромче. Немчина-де соляной ключ проведал. Если соль-то случится, то дешева на Каве станет. Ирина выпила третью рюмку. — Далеко ли тот волок будет? — Однако, бабонька, к (Заявке ехать на- думала, — пошутила захмелевшая Секлетея и неожиданно строго добавила: — И не думай, и не заикайся... ни... ни... ни... — Погибель Саввке, если на волоку до сплава останется. Узнала я от Якуни — ско- ро смута' загорится и в городке и в волости. В Алексеев день воры срок положили. Не едобравать Сашке на волоку, срубят его во- ры. Якуия грозился. Ирина склонила голову на плечо окаменев- шей просвирни и громко заплакала. — Срубят его. Знаю я его норов. Будет биться до крайности. К ворам он не приста- нет. — Ромче надо сказать, а Ромча поадет до воеводы. — Что ты! — перебора Ирина. — Разве можно открывать такое дело. До смерти пы- тать будут да выспрашивать. Надо самому Саввке весть подать. С'ездила бы ты, Секле- теюшка. Шепнула Саввке. Тебя никто не тронет. Отблагодарю тебя. Просширия колебалась. — Туда день, обратно день, — считала Секлетея, загибая пальцы. — А кто корову будет доить, овечек кормить, курочек. Если Позвать Киликею домовничать, отблагодарить надо. Все расход... Ирина выпустила из рук на стол новенький еще не потускневший талер. — Опосля еще отблагодарю. Савва тоже не постоит. Секлетея сразу сдалась и размякла. Про- свирня знала щедрость Саввы и давно иска- ла случая снова войти к нему в милость. Бутылка опустела, просвирня выцедила по- следние капли. Красное лицо ее покрылось испариной, она часто зевала и устало кре- стила мокрые губы. Разговор не вязался. Ирина знала, что крепко захмелевшая стару- ха скоро уснет, и начала собираться домой. В сумерках Никита задами добрался до вое- водского двора. Поганов сидел в исподней рубахе с подвя- занной полотенцем головой. Голову он дер- жал прямо, прислонив к высокой спинке ре- занного стула, в ушных раковинах, поросших жесткими волосами, краснела морожепная клюква, положенная туда для излечения угара. — Держишь слово? — Поганов узнал бро- дячего попа. — Хвалю, распоп. — Сана я не лишен, — обиделся Ники- та. — Священство оставил своей волей, а распопом не был. — Слепой курице — все пшеница, — улыбнулся воевода. — Ты не серчай. Сказы- вай, давно не виделись. —• На Алексея, человека божья, воры на- чало смуте положили, — неуверенно начал поп. — И св городке, и в Верхнем острожке, и по всей волости в одно время. После обед- ни к государеву двору с бунтом пойдут. Миш- ка Ремез в набат ударит. Тебя гнать из го- сударева двора и волости воровской круг по- ложил. А когда тебя с воеводства сведут, за караул посадят, — своего воровского воеводу на стол возведут. А кто пущие бунтовщики вот здесь писано, — поп вытащил из-под иолы несколько листков бумаги и передал воеводе. Воевода наклонил голову. На белую испод- нюю рубаху крупными каплями скатилось несколько рубиновых ягод. Поганов смахпул их с рубахи. Растаявшие ягоды оставили кровавые следы на полотне и руке воеводы. — Как кровь, — поморщился Поганов и, придвинув к толстой сальной свечке грязные листки бумаги, боязливо ощупал их кривым глазом.