Сибирские огни, 1938, № 3-4

Пошла за кузнеца неохотою. Не было мне другой пути-дороженьки. Куда пойду я свое горе мыкать? На двор итти, в холопство, в работу — несвычна я, малосильная. Думала я в те поры руки наложить на себя, вы- брать место поглубже, поомутистее да и в воду. Испугалась я той страшной мучитель- ной кончины. Худая жизнь, а все лучше тем- ной могилы. Вот и пошла с кузнецом под венец, стала кузнецкой женкой. А только думаю: в воде-то мучиться одип раз, а моя мука долгая, до скончания живота. Ирина замолчала и, неожиданно обняв Савву за пояс, спрятала свое мокрое лицо в распахнувшуюся на груди его шубу. Савва молчал. — Два раза посылала я к тебе Секле- тею, — Ирина подняла голову. — Хотела сказать тебе: ни в чем пе грешна я перед тобой. День и ночь ждала тебя, соколик, из похода; дальше калитки пе хаживала. Да что говорить... И теперь думы о тебе, Сав- вушка, во сне и па яву. Сны сладкие я ви- жу. Часто в тех снах ты мне снишься, со- колик. — Кузнец-то под боком на пуховике ле- жит?! — грубо перебил Савва. Ирина сжалась и ббязливо отодвинулась от Саввы. •— Не надо было об этом сказывать. Не к месту разговор, твоя правда. Прощай, Сав- вушка, — заторопилась Ирина. — Прости за перазумные речи, бабьи слезы. Прощай, соколик! Ирипа торопливо смахнула рукавом сле- зы, поправила платок и медленно побрела по старым следам мимо запушенных снегом крестов и могильных голбцев к церковной калитке. Савва, не двигаясь с места, смотрел ей вслед. Дома, в большой теплой поварне, пропах- нувшей брагой, застоявшейся редькой, коно- пляным маслом и тяжелым потом, Савва застал Секлетею и Паруньку. Секлетея заторопилась и начала соби- раться. — Все, поди, вести разносит старая со- рока, — проговорил Савва, когда Секлетея хлопнула дверью. — Давай похлебать чего- нибудь. , Парунька поставила на стол чашку и при- села к столу против Саввы. — Сказывала Секлетея, что твоя-то Иринка все ходит к ней из Кузниц и воет. Савва положил ложку. • — Извелась совсем женка от печали, — продолжала Парунька. — А только не знаю, чо плакать о вас, кобелях. Вы наших слез не стоите.. Савва усмехнулся и снова принялся за еду. — Ромча немчину жить примает. Новый воевода немчину приволок. — Белявого иль чернявого? — поинтере- совался Савва. — Надо быть белявого. Немчина-то об- личья нашего и одежа на нем добрая, тоже наша. Воевода Поганов привез с собой из То- больска двух служилых иностранцев — нем- ца Генриха Штамма и поляка из военно- пленных Августа Стаховского. Немец Штамм, саксонский уроженец, имел касательство к рудознатному делу и враче- ванию людей. Из Кавского городка немца- рудознатца подлежало первым весенним сплавом отправить в Енисейск, где снаря- жался большой поход за Байкал в Дауры. Ромча, сведав о приезде ученого немецкого рудознатца, свиделся с ним и уговорил Штамма до сплава поселиться у него на дворе. Уговор был педолог, так как кавские жители неохотно давали приют чужим, сто- ронним людям, не говоря уже о латинянах, магометанах и других еретиках, боясь сквер- ны, соблазна и губительства. Новость о пемчине пе удивила Савву. Он уже видел в приказной избе длинноногого, белобрысого, с куличьпм носом дохтура, смешно лепетавшего по-русски. — На твой двор приказал Ромча немчину поставить, — не унималась Парунька. Хмелевы в большом городе имели два двора, разгороженные узким переулком. Ста- рый двор был построен Малушкой и пере- шел по наследству Савве; новый — рубил Ромча. — Места хватит, — согласился Савва. — Дай квасу. Парунька, ожидавшая недовольства Сав- вы, смутилась и, по привычке, подняла бровп. — Споганишься, вот те святая икона, — она перекрестилась и пошла наливать квас. — Ты смотри сама с неычпной не испо- ганься, — пошутил Савва, принимая дере- вянный жбан. — Немцы-то в блуде горячи гораздо и охочи до русских баб. Парунька оскалила ровные белые зубы и огрызнулась: х — Бесстыдник. Кобель, одно слово. В поварню вошел Иван. Низенький, не по годам полный, с круглым веснущатым ли-