Сибирские огни, 1938, № 3-4

нет да и глянут на меня, — я за артельщи- ка был. Смекнул, понятно. Но только взгля- нул на корейца и захолонуло на душе. Чует бедняга — о чем мысли. Дрожит весь. И только смотрит на меня. Понимает тоже, что я тут главный. Посмотрел я на ребят, повел бровью — дескать, не трогай! Вижу, и ко- реец наш сразу успокоился. Ну, ладно. Выс- пались это. Утром на ручеек пошли. Разбре- лись в разные сторопы. На разведку. По признакам золотишко было, хоть и не ахти богатое. Куда они ходили, на какую развед- ку, мне и в голову спросить не пришло. А вечером опять собрались в зимовье. Корей- ца, понятно, нет уже. Обошлось, думаю... А дней так через пять зашел я как-то в ко- лодник, тут же у зимовья, вдоль тропки... И лижу — лежит в колоднике тот самый ко- реец... синий, страшный. Мураши по нему ползают, мухи... и запах идет. Эх! Иван Андреевич опять вскочил и забегал по комнате, хватаясь за ворот рубахи. Пар- фен и Вася остались за столом, неподвиж- ные, поникшие. — Неужели же, отец, — выкрикнул, не выдержав, младший, — неужели человека такого не было, чтобы... Отец остановился. Провел тяжелой ла- донью по глазам. — Не мы виноваты были, а жизнь про- клятая. Не от себя шло. А человека? Как не быть человеку? Были, понятно. Да редко. Не всякий устоять мог. Он присел ближе к Васе, неловко дотро- нулся до его плеча. — Слушай! Так же вот зашел я на зи- мовье. Под осень. Больной. Сутки целые шел. Не спал. Дождина такой, что камень насквозь мокнет. Как и дошел — не знаю. И вдруг в зимовьи человека вижу. Чужого. Ну, поздоровались, сел я на нары. Перед глаза- ми круги, в теле озноб, ломота. Лечь бы мне, уснуть. А со мной золотишко. И человек этот, слышу, расспрашивает — откуда да что. А чего там спрашивать! Нашего брата по обличию вило. Значит, неспроста. Ко- ле т е , и я спроси. Ма1етеровой, говорит, из Питера. С поселенья бежал, в Якутск проби- рается. Взглянул я на него, — врет думаю; где такому до Питера добраться. А он свое: дойду, говорит, до Якутска, там помогут. Глаза такие пронзительные. Смотрит на те- бя, словно выпытывает. Я ему спать пред- лагаю, а он: не спится что-то; днем выспал- ся; дождусь рассвета и пойду. Ну, значит, конец! Усну я, стукнет меня прохожий и по- минай как звали. Господи, думаю, ужели опять не спать? А в голове ровно кайлой кто тычет. Разломило всего. Знобит. Зубы, как у волка, щелкают. И дума одна: только бы не уснуть! Боюсь. Опять же и мочи больше нет. Уж и не помню, как я на нары свалился, без памяти. Да! А утром просыпаюсь — го- лове будто легче и тепло так. Смотрю, а на мне пальтишко чужое. Поднимаю голову. Си- дит прохожий у камелька, греется и на ме- ня чудно так смотрит, смеется. Лицо у него вроде строгое, а глаза... все насквозь видят, и веселые. Жив? — спрашивает, — не уби- тый? Все понял человек. Ну, дал он мне порошок какой-то. Пожили мы с ним дня два и пошли вместе. Много он говорил доро- гой всего, да плохо я понимал в те поры. Сейчас вспоминаю, что говорил оп вроде то- , го, как теперь в газетах про старую нашу жизнь пишут, как ее понимать надо было. Ну, да меня не то задело: душу он всю во мне перевернул. Как придет невтерпеж пос- ле, подумаю о нем, о пальтишке его дорож- ном, и ровно мне легче сделается. Иван Андреевич заморгал глазами п по- вернул голову к васиному уголку. Оттуда со стены всем троим улыбалось проницатель- ными, все понимающими глазами такое зна- комое, такое родное лицо. Старик пе удержался, всхлипнул и вышел на крыльцо. Парфен молча положил свою большую ру ку на руку младшего брата. Когда Иван Андреевич вернулся, Вася уже сидел за своим столиком, огородив га- зетой лампочку, чтобы не мешать другим. Парфен укладывался спать. Залез на печку и отец. Но уснуть ему долго не удавалось. Стои- ло отвернуться к стене, как перед глазами расстилались тысячи пройденных троп, мель- кали сотни людей, сторожко вглядывавших- ся в лесную даль... глухие зимовья, глухие избы с темными ставнями... казачьи лоша- ди... Потом у камелька грел озябшие руки мастеровой из Питера. Потом опять — тро- па, колодник и в нем чуть прикрытый хвоей, посиневший кореец... Старику казалось, что в комнате пахнет густой таежной прелью и разложившимся человеческим телом... Но пе- ред глазами снова вспыхивал веселый каме~ лек... А Вася все сидел за столиком п читал. Когда старик проснулся, за окнами брез- жил серый рассвет. Было холодно. Он слы- шал, как Парфен долго чиркал во дворе от- сыревшей спичкой, как стучал поленьями, как зашлепал босыми ногами к ручью умы- ваться.