Сибирские огни, 1938, № 2

извещал прежний остяцкий толмач Попу- гайко, а в извете своем оказал...» Попугайко извет свой начал -издалека и обстоятельно, а писчий дьяк, старательно высунув .кончик языка, выводил: «Ходил-де он в остяцкую вотчину и видел многих лю- дей из остяцкой землицы и многие люди ему сказывали, что в сенокосную пору у них, остяков,, для военного походу ружье всякою и копье изготовлено. А пущие ставщикв и смутители — шаман Епишка и князь Хо- ня, что по твоему, государь, приказу в земляной тюрьме сидят... И тот шаман Еиншка минувшей зимой, через ясачных остяков, в острог для ясашиого платежа приходивших, а имен их он не упомнит, «змеиную стрелу ® остяцкую землицу к сы- нишке князя Хони — Лычке посылал. Огрета та железная и резано на ней семь шайтанов и стрелу ту кузнецы кавские Якушкинского приходу делали и взяли за /работу И-31М10ННОЙ стрелы лисицу черную, добрую. Кто доподлинно ковал ту стрелу из кавсквх кузнецов, он^де, Попугай, не знает. Лычка с други свои, ясашным остяком Мяньянкой, да новокрещеным остяком Гу- зы, да новокрещеным в нашу вору остя- ком 'Малафейкой, да остяцким мужиком Вватыном возили ту измевную стрелу по иноземцам и в чумах им говорили: «по Си- бири большая смута идет и скоро сибирские народы сами под собой будут жить, вольно и бестягостно и на великого государя ясак давать не будем». Еще такие слова говори- ли они, он-д-е, Поиугайко, -не ведает, а слы- хал он от остяцкой бабы Кети, был-де со- вет у Лычки, остяки меж собой -советывали, что им под Какой, быть войной, а спервона- чалу порешили заимку иа Кере-реке бояр- ского сына Малушки Хмелева пожечь, а по- том /на три доропи итти». «Излуча /время в страдную пору, — про- должал выводить Ручка, — бунтовские ино- земцы от Верхнего о^ррожка по от'езжим пашням починками, займищам ищи пореши- ли и где встретят всякого роду людей и звания и -пашенных крестьян смертью по- бивать, а в полон не брать. Часовни, святые иконы и книги огнем сжечь. Когда с трех дорог орда многолюдством сойдется под Кавокой -острожек, остяцкая женка Кети оказывала, бунтовские остяки замыслили жи- лецкую слободу пожечь да на лугу ямскую слободу и (всякое судовое строение огненно- му палению предать»... Ручка Потылицын отложил в сторону пе- ро и отхлебнул из жбана квасу. — Лукаво задумали, — отозвался воево- Сиб. огни № 2 1938 г. 6. да. — Кончай, Попугай, свое слово, а посля немного промеж себя посоветуемся, — об- ратился он к присутствующим и захлопал в ладоши. Дежурные казаки выволокли -остяка из присутствия, в ир-иказиой избе начался во- енный совет. 6. -В самой закуте, между судной избой и расспросным двором, под тенью глухой баш- ни, в кучах гниющих отбросов и липкой желтой грязи, приютилась страшная земля- ная тюрьма, которую звали «ямой». Яма походила на большой муравейник. Четыреугольный лиственничный сруб с маленькими продолговатыми, в одно бранно, решетчатыми окнами, рубленный еще во -времена построения острога, благополучно пережил -все великие и малые кавские' по- жары. Сруб ушел в землю, дерновая его крыша заросла /густым бурьяном вперемеж- ку с зарослями жгучей крапивы и метелка- ми дикой конопли. Против ямы, около самой острожной сте- ны, приткнулась небольшая шестиугольная, рубленая в лапу, зимняя караулка, похожая на скворечницу, с высокой глиняной трубой на плоской крыше и крутым крыльцом. Яма и караулка замыкались полукругом часто- кола с поломанными, свалившимися иа сто- рону, воротами. По обычаю, казан® затащили Поиугайку в караулку, обшарили карманы и, забрав несколько медяков, пихнули его в яму. В яме пахло плесенью, прелью подполья и застарелым человеческим потом. Узники спали крепким утренним сном, зарывшись в тряпье и вороха -соломы, кто на низких нарах, кто на земляном полу. Попугайко тихонько прикурнул иа иотрух- шей соломе у самого входа. Позвякивало же- лезо, стукали колодки и кто-то громко скрежетал зубами. Вверху -у оконных решеток чирикали во- робьи. Попугайко накрыл голову платком, заме- нявшим ему в летнее время шапку и нако- марник, и поудобнее разлегся на соломе. Сон не приходил. Попугайко вздыхал и плевался в темно- ту. Он не раскаивался, что донес на своих братьев-остяков, многих оговорил напрасно, без всяко!} вины и, может быть, осудил на жестокие Муки. Ему хотелось превратиться в казака. Казаку позволено все, а самое главное — можно 'было нить, много вить дарового вина, ходить на Веселую улицу к