Сибирские огни, 1937, № 4
— В платья женски рядился... разве его поймаешь! Голоса у него были разные, жен ски, птичьи... — Эх, видно, добрый был беглец! Неужто и его взяли? — Его в Томском заводе Иван Ильин Уша ков порешил медной пуговкой. От пуль-то он был заговорен. Ходил в Томский завод к одной крале. А тот подкараулил, да вложил в ру жье не пулю, а медну пуговку... Наповал! — Враки! Не так было. Заманили его в Гурьевский завод хитростью. Управитель бу магу к нему посылал: повинись, дескать, и все тебе простится. Никто из кузнецов не мог ось откалить по-управительскому, стало быть, вкусу... Вот управитель Быков Ми трофан Андреич (ох, лютой!) пишет: сотво ри ось и будешь мной награжден, кафтан по лучишь, сорок рублей ассигнациями... Ну, Сорока поверил. Вернулся из черни, ось отковал, а потом его... — Нет! жив Сорока! Как бы пам убежать норапе, да взять левее, низиной, мы бы его в черни разыскали... Тогда бы нам в остроге не валяться, казни не ждать... Евдоким Лелеснев кашлял, выплевывая кровь из отшибленных легких, ворочался, и становилось ему досадно, что не о Селезне— герое его молодости речь идет, а о каком-то новом Сороке салаирском или гурьевском... Он приподнялся на локте, задев соседа, и прохрипел: — Что ваш Сорока! Вот Селезень был — это беглец! во птицу обращался! — Ну, дед, что было, то прошло и быльем поросло. Про Селезня мы слыхали, а все ж Сорока его покрепче. Евдоким говорил, вороша память, о Се лезне, его похождениях, о том, как упрята ли Селезня в Кузнецкий острог... Слушали плохо. Новый герой, также носящий птичье прозванье, только другое, овладел думами этих измученных, обозленных, отчаявшихся людей. Но их жизнь еще не кончается, мно гие из них перенесут наказание и будут жить, а вот Евдокиму остались немногие дни... И он почти закричал, утверждая себя, свой горький жизненный опыт: — Слух был, будто отца моего Катерина царица наградила... Тому не верьте! Царям до нас дела нет! Стало тихо. Все головы повернулись к не му. Хотелось Евдокиму схватить, поднять что-нибудь тяжелое, острое и этим тяжелым, острым ударить кого-то, кто виноват. Не поднять было нечего... И он хрипел, бросая в горячую, смрадную тюремную ночь, как упрек и как вызов, бредовые слова: — Не приезжала царица! Обман!
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2