Сибирские огни, 1937, № 4

вольные люди, мещане ремесленники, их жены, да челядь заводского начальства. Все эти люди от скованных рабочих, просящпх милостыню, только отмахивались: «Бог по­ даст». Продавали на рынке деревянную, аляпова­ то раскрашенную посуду, тульские самова­ ры, ситцы и сукна — произведения «оте­ чественной фабричности». Слышался угодли­ вый говорок: «извольте, верьте, извольте нет, власть — воля ваша, а это так точ­ но». «Статочное лй дело — изволите сумле- ваться». «И не смеха ради доложу вам — сукна наймоднейших, по аглицкому фасо- ну-с». • Дама в кринолине, таком широком, что он перегородил чуть ли не все пространство между торговыми рядами, брезгливо поджав губки, осматривала товар. Ее сопровождал!! горничные, приживалки, красномордый дю­ жий лакей в ливрее. Завидев эту офицер­ скую жену, крестьяне у своих возов торо­ пливо сняли шапки и так остались с непо­ крытыми головам». Все смолкло на ее пу­ ти, даже бродячий пес, подвывавший аро- стаптам, взвизгнул и скрылся за углом. Смолкли и арестанты. И в этой тишине отчетливо раздавалось угодливое, купеческое низкопоклонное: — Извольте верить, мы без запросу и без обману-с... Ничего не собрав, арестанты плелись в острот, так далеко походя госпожу в кри­ нолине, как будто это была не женщина, а чума. Бренчали цепи. Евдоким Лелеснев шел, опустив голову. У него к погоде должно быть грудь болела, томил надсадный кашель. II назойливо вспоминалось прошлое, далекая молодость, отец, приносивший всей семье подарки... Вымерла семья старого рудознат­ ца, кого забили кнутом, кого загоняли на смерть шпицрутенами, кто сгинул в бегах, а кого придавило подземным обвалом в шах­ те. Один остался горевать, греметь до конца дней своих гурьевскими кандалами Евдоким Лелеснев. «Старый народ весь истребился,— горько думал Евдоким, — приписной кресть­ янин в заводы взят, рубахи, вишь, крести­ ком... И тех губят господа начальники, как нас погубили...» — Лечь некуда, — сердито сказал серо­ лицый, жилистый из вновь прибывших. — А ну-ка, дядя! убери ноги! Слышь? Ноги подбери, говорю! Да он что, помер? Тюрьма была и так переполнена, а тут еще пригнали партию пойманных беглецов. Это были салаирские бергалы и гавраловские плавильщики. У некоторых головы и руки перевязаны окровавленными тряпками. Как видно, беглецы выдержали схватку с сол­ датской командой. Таких направляли в Бар­ наул для разбирательства в главной комис­ сии военного суда. Истомленные ранами и долгим путем, хотели они хоть какого-ни­ будь «тдыха, но на холодном каменном пе­ строте вповалку лежали прежние обитетелп тюрьмы. — Больно широкий! Ляг на брюхо! — Ишь, какой храбрый. Откуда взялся? — Откуда взялся, там нету. Самого Со­ роки побратим и под’есаулье, коль хочешь знать! — Сороки? Что-то не слыхал про такого. — Не слыхал, так услышишь. Подвинься, добром говорю! Арестанты, после препирательств, сгру­ дились еще больше, освободив место нович­ кам. Кто лее такой Сорока, о котором с гор­ достью заявляют эти вновь прибывшие? Поползли по ночной тюрьме потаенные, вполголоса, разговоры: — Он салаирский паш... Много розог при­ говорили, из-за того и бежал... У него ше­ стики такие, костыли... Болото его не дер­ жит, река тоже... Упрется костылем в зем­ лю, да как махнет, с^азу верст пятнадцать... Вот была на Сороку облава и взяли его в кольцо. А он в дупло заскочил, повесился вниз головой. Три дня и три ночи висел в дупле, так -и не нашли. Потом вылез, туды глядит, сюды глядит — нет никого. Уперся шестиком — в Гурьевский завод заскочил, где сестра его родная живет. Прямо на крышу ей. Положил на трубу деньги, прида­ вил камешком. Утром она пошла поводу, вверх глянула — на трубе деньги лежат..! — Это еще что... Серебряный караван ка­ зенный отбил Сорока. Дом-то Катерина Пет­ рова строит на Сорокины деньги.. — Многим он помогал. Если жизнь горь­ кая — стало быть — поможет... — Он кузнец гурьевский, наш... — Врешь! Салаирский бергал! — Оба вы врете. Сорока был чеботарь. Ему господин управитель заказал сапоги сшить желтой кожи. Управитель в дождик пошел до коляски — они и размокли, рас­ кисли. Глянь, иоглянь - сапоги-то бумаж­ ные, из желтой бумаги сотворены! А из офи­ церской кожи добротной Сорока сшил оапош Егору Мелыпину, второй статьи работнику: А сам убежал.