Сибирские огни, 1937, № 3

Товарищ Холостяков рассказывает о подводной лодке, весь личный состав которой, вплоть до кока, награжден орденами. — Вредные вы, все-таки, ребята, — шутливо вздыхает Николай Алексе­ евич. — Краснофлотец ходит по земле как-то особенно гордо. Здоровяки вы все. Одним словом, когда братишка по­ является, нам приходится отступать на четвертое место! — Веселый народ, — охотно согла­ шаются моряки. Краснофлотцы красноречиво подтал­ кивают друг друга: надо кончать. Ни­ колай Алексеевич устал. — Что прикажете передать флоту? — Крепкое рукопожатие. Мне надо бы быть сейчас комиссаром батальона, например. Но я тружусь в другой об­ ласти, тружусь честно. Скоро при­ шлю вам «Рожденные бурей». Про­ шу вас прочесть и взять меня в переплет по-настоящему. Передайте под­ водникам привет, самый родной. Скажи­ те, что Островский — парень веселый, а раз веселый — значит долго прожи­ вет. Ведь скучные и умирают от ску­ ки... Краснофлотцы ушли, стараясь сту­ пать очень тихо. Екатерина Алексеев­ на быстро закутала Николая Алексе­ евича в одеяло, вытерла потное его ли­ цо и открыло фортку. Только теперь я увидела, как сильно утомлен Нико­ лай Алексеевич. Он лежал без движе­ ния, без слов, с пересохшими губами и потухшим, обостренным лицом. ‘ — Пойду, — сказала я и поднялась. — Нет, — тихо откликнулся он. — Посиди немного. Я боялась пошевелиться. С улицы доносился резкий шелест шин, — мос­ товая была по-весеннему мокра, — трамвайные звонки, говор, смех. Нико­ лай Алексеевич вслушивался в эти зву­ ки, с усилием подняв тонкие брови. На чистом юношеском лбу его легли глу­ бокие складки, запавшие большие гла­ за казались зрячими. Екатерина Алексеевна, пристально посматривая на него, поставила на мес­ то стулья, сдвинутые подводниками, за­ крыла фортку и встала у изголовья. Николай Алексеевич нашел мою руку и легонько ударил меня по пальцам: — Говори, говори, я послушаю. Я принялась рассказывать о каких- то пустяках. По лицу Николая Алексе­ евича бродила слабая улыбка, длинная, детски худая кисть беспомощно лежала на одеяле. Как только я замолкала, Ни­ колай Алексеевич ласково, чуть слыш­ но просил: — Еще расскажи! Не испытывал ли он в этот момент' один из страшных приступов болей? Наконец, я решительно встала, по­ жала его влажную руку и вышла в пе­ реднюю. Я уже оделась, когда зеленая портьера шевельнулась, и вышла сест­ ра Николая Алексеевича. — Я боялась, что вы уже ушли, — сказала она и улыбнулась. — Разденьтесь, пожалуйста, посиди­ те у нас еще немножко... Он спрашива­ ет: кажется, вы играете на пианино? Я снова вернулась в комнату Нико­ лая Алексеевича. Он встретил мои ша­ ги молчаливой улыбкой. Очевидно, он хотел, чтобы около него шумели чело­ веческие голоса, звучала музыка, смех. Преодолев невольное смущение перед его грустным молчанием, мы затеяли шумный, шуточный спор о солнце и горах Кавказа. ...Это была последняя наша встреча. * ** Через три дня после окончания пер­ вой книги романа «Рожденные бурей» у Островского резко повысилась темпе­ ратура. Страдания перешли всякие мы­ слимые пределы. Он понял, что это — конец. — Меня, кажется, громят, — пробу­ ет шутить он. Сон, похожий на обморок, сменяется полным беспамятством. — А жить еще хочется, — шепчет он. — Один бы только год... У меня столько незаконченной работы... Он просит пить. Ему дают ложку во­ ды, подкисленной лимоном. На мгнове­ ние это освежает. — Как там Мадрид? — спрашивает Островский. — Держится. Он улыбается: — Ну, и я должен держаться. Утром 21 декабря, проснувшись, Островский пытливо спрашивает: