Сибирские огни, 1937, № 3

записной книжке, Николай Алексеевич попросил, чтобы я рассказала о себе. Я коротко рассказала о своих ком­ сомольских годах. —Я так и знал,—с ребяческой радо­ стью воскликнул он,—-Мы с тобой ком­ сомольцы одного призыва... Ты дума­ ешь, я случайно тебе позвонил? Я знал! Втроем, перебивая друг друга, мы составили длинный список книг, необ­ ходимых Островскому. Речь зашла о каком-то новом об’емистом романе со­ ветского автора. —Вы читали, Николай Алексеевич? —неосторожно спросил Шиперович. —Нет,—откликнулся Николай Алек­ сеевич и огорченно добавил:—Друзья мои,—прочесть тридцать печатных лис­ тов, это... я высчитывал! Это отнимет у меня ровно двенадцать дней. А жизнь моя строго лимитирована: я рассчиты­ ваю прожить еще четыре года. А сколь­ ко нужно сделать! Я хочу, я обязан дописать «Рожденные бурей». Вот почему я дрожу над каждым своим днем, над каждым часом... Прошла неделя, другая. Чем больше я продумывала две наших встречи, тем яснее для меня становилось — какое могучее обаяние исходит от этого му­ жественного человека. В третий раз я увидела Николая Алексеевича особенно радостным: весь день он счастливо проработал над «Рожденными бурей». — Загнал своих секретарей, двух здоровых девушек, — весело сказал он, — а сам, как видишь, ничего. Он попросил меня сесть очень близко и задумчиво сказал: — Я хочу тебя спросить... но толь­ ко — заклинаю тебя — говори правду. Даешь честное слово? Слово больше­ вика? — Даю. — Как я выгляжу? Какое у тебя впечатление? Вызываю жалость? Толь­ ко правду говори... Я ответила, что я давно все переду­ мала, говорила многим своим товари­ щам и здесь повторю чистую правду: впечатление у меня единственное, цель­ ное, — это впечатление радостности, жизни, здоровья. Николай Алексеевич промолчал, но лицо его просветлело. Ловким, рассчитанным движением он поднес ко рту платок, навернутый на палочку, и аккуратно вытер губы. — Ну, кончено об этом. Давай, трях­ нем стариной. Вспомним про наш ста­ рый, милый комсомол. Нынешние ком­ сомольцы' — удивительный народ, но и наш комсомол удивительный, неповто­ римый. Какая чистота отношений меж­ ду людьми! Веселый, настоящий народ! Мы замолчали. За окном приглушен­ но пели автомобильные сирены. Глубо­ кие, едва слышные толчки взрывов раздались где-то внизу под домом. — Тоннель роют, — об’яснил Нико­ лай Алексеевич. — Ночыо иногда я по­ долгу слушаю, как они буравят, взры­ вают землю прямо подо мной. Молодцы ребят&! Вот пожать бы им руки! — Друг мой! — медленно сказал он через минуту, — если я тебе скажу, что вот сейчас у меня нечеловечески болят глаза... ты поверишь? Я не могла удержаться и вздрогнула. — Нет... не поверю. Николай Алексеевич грустно усмех­ нулся. — Болят слепые глаза. Представь, что тебе под веки насыпали крупного песку... Жжет, неловко, больно. Мне предлагают вынуть глаза. Говорят, бу­ дет легче. Ненадолго. Я не знаю, какой я теперь. Но без глаз — это уже сов­ сем страшно. Все во мне протестует. Не отдам свои глаза. Одного боюсь, что бо­ лезнь подбирается к мозгу, к штабу. Вот это уже будет непоправимо. Я не могла скрыть своего волнения. Может быть Николай Алексеевич услы­ шал неровпое мое дыхание, он ясно улыбнулся и серьезно сказал: — Пустяки, подружка. Я научился преодолевать боль. ВидиЩь, ты проси­ дела весь вечер и ничего не заметила. ... В следующий раз я застала у Ни­ колая Алексеевича группу краснофлот­ цев. Широкоплечие, загорелые здоровя­ ки сгрудились у постели Николая Алексеевича. С жадным любопытством расспрашивал Николай Алексеевич об учебе и жизни краснофлотцев. — Дайте вашу руку, — неожиданно говорит он товарищу Холостякову. — Когда вы родились, товарищ? — В 1902 году. — Вот как! Завидую. Отстал я от вас, товарищи, бессовестно отстал.