Сибирские огни, 1937, № 3

— Мне учиться надо, — серьезно,- с досадой добавил он. — А они захвали­ вают, вместо того, чтобы помочь. — А ведь я «Как закалялась сталь» наизусть знаю, — заметил он с усмеш­ кой, минуту спустя. Мы переглянулись и промолчали. — Здссь пет ничего непонятного, — добавил Николай Алексеевич, угадывая наше удивление.—Я не вижу текста своей рукописи, поэтому я всю ее пом­ ню. Могу прочесть любую главу. В комнату бесшумно вошла сестра писателя, Екатерина Алексеевна. Она строго посмотрела на нас,—срок на­ шего свидания давно истек. —Подожди, Катя, мы еще не кончи­ ли,—мягко заметил ей Николай Алек­ сеевич. У него был свой, лишь ему доступный мир звуков, в котором он безошибочно разбирался. — Я работаю сейчас по двенадцати часов в день,—учусь, читаю, пишу «Рожденные бурей». Философией зани­ маюсь, языками. Жизнь полна, друзья, я счастлив по-настоящему. Очень мно­ го приходится возиться с военными материалами. Я подробнейше, по пер­ воисточникам изучаю нашу польскую кампанию 1920 года. Я уже превра­ тился в военного специалиста,—это подтвердили наши штабисты, посетив­ шие меня на-днях... Многое, впрочем, я просто возобновляю в памяти. Вот, вспоминается мне такой случай... Ма­ ленький польский городок, занятый белыми. Рабочий электростанции Ни­ колай Островский бежит домой после смены. Вдруг он видит впереди бле­ стящего польского офицера, который галантно ведет под руку барышню. Это дочь местного магната, одна из самых красивых девушек города. Островский невольно жмется к подворотне: на. нем слишком грязная спецовка. Неожидан­ но из-за угла вывертываются двое по­ лицейских. Они грубо тащат под руки какого-то человека, по виду—рабочего. Офицер вежливо извиняется перед «панной», подходит к полицейским, за­ дает им краткий вопрос, потом разма­ хивается и бьет рабочего по лицу. Это был меткий, наметанный удар: чело­ век выплюнул сгусток крови и в нем белый зуб. Офицер вытер ладонь плат­ ком и, как нн в чем не бывало, вер­ нулся к девушке. Но та отпрянула от него и громко крикнула: — Подлец! Офицер сделал удивленное, негодую­ щее лицо, но попробовал об’ясниться спокойным и даже слегка удивленным тоном. Девушка гордо отвернулась и пошла прочь. Тогда офицер крикнул ей вслед одно слово, самое омерзитель­ ное слово, каким можно обозвать жен­ щину. Она вздрогнула и прибавила шагу. —Я был ошеломлен,—закончил Ни­ колай Алексеевич,—Я никогда не за­ буду, как молниеносно сошел весь лоск, все «благородство» с розового лица офицера. Передо мной стоял хам, злобный, откровенный хам! Через несколько минут мы распро­ щались с Островским и вышли. — Привет! Привет!—стоял у нас в ушах его оживленный голос. Впечатления были настолько обиль- пы, необычны, что мы долго не могли произнести ни слова. Самое главное, что впечатления эти были глубоко радостны, величественно радостны! Мы соприкоснулись с под­ линным человеческим счастьем, счасть­ ем вопреки несчастью, вопреки страда­ ниям, о настоящих размерах которых мы никогда и не подозревали. И когда писатель, выслушав рассказ о нашей беседе с Островским, хитро спросил: «Сознайтесь, что все-таки это страш­ но?»—я посмотрела на него с искрен­ нейшим удивлением и не (Тез труда вспомнила ту стесненность сердца, что я испытала при первом взгляде на больного Островского. Через два-три дня в издательстве мепя вызвали к телефону. —Говорит Островский. Я крепко стиснула трубку. Слабый, душевный голос Островского!, звучав­ ший в мембране, странно противоречил деловому шуму окружавшего меня ми­ ра. Николай Алексеевич звал к себе сегодня же, немедленно: помочь ему в комплектовании библиотеки. Я пригла­ сила нашего молодого книжника Ши- перовича, мы бегом пересекли улицу Горького и через несколько минут бы­ ли у Островского. Он встретил нас как старых друзей. Пока товарищ Шиперович осматривал книжные шкафы и делал пометки в