Сибирские огни, 1937, № 3
Н. ЧЕРТОВА V ПОБЕДИТЕЛЬ „Я счастливый человек и я не выдумываю это'1 НИКОЛАЙ ОСТРОВСКИЙ Он так и сказал себе: «Я счастли вый человек...» Сказал убежденно и просто. Нельзя было не поверить ему, и сочинские коммунисты, которые при шли в маленький домик, чтобы послу шать творческий отчет писателя, — сочинские коммунисты поверили ему. Он был счастлив, несмотря на ред кую и страшную, болезнь, которая при ковала к постели его недвижимое, из можденное, беспомощно распростертое тело. Его счастье—было счастьем не преклонной и верной борьбы за боль шевизм. Большевиком он остался до последнего своего вздоха. Большевик! Этим словом определя лось все существо Николая Островско го. Пятнадцатилетним мальчиком он первым вступает в комсомол городка Шепетовки и садится на боевого коня армии Котовского, потом — Буденного. Он — самый молодой и самый храбрый разведчик у славных конников. Скоро он получает боевое крещение — пулю в бедро. Едва набравшись сил, он сно ва возвращается в армию и целиком отдается во власть горячей, взбудора женной боевой жизни. Отдельные эпизоды этой жизни вой дут впоследствии в роман «Как зака лялась сталь». ❖ Я впервые увидела Островского в период его работы над романом «Рож денные бурей». Было это зимой 1935 г. Когда мы вошли в высокую, зате ненную шторами комнату Николая Алексеевича, я заметила, что мои то варищи — издательские работники — ступают бесшумно на носках, как в больничной палате. Со стесненным сердцем я взглянула на изможденного человека, недвижно лежавшего на высокой постели. — Здравствуйте, товарищи! — услы шали мы удивительно ясный голос, и тотчас же я почувствовала долгое, крепкое рукопожатие Николая Алексе евича. Рука у него была тонкая, горя чая, неожиданно сильная. Он лежал с приподнятыми коленями, укрытый шер стяными одеялами, в зеленой военной тужурке, под воротником которой ак куратно белел узенький кантик. Ши рокие плечи его были настолько худы, что под просторными складками одеж ды с первого взгляда трудно было ощутить живое тело. Но зато какой напряженной жизнью жила голова! Большелобое, смуглое, словно опа ленное южным солнцем лицо улыбалось такой молодой улыбкой, что наше сму щение, жалость, даже страх перед этим зрелищем человеческого страдапия бес следно исчезли. Завязался непринужденный разговор. — Скажите, сколько экземпляров мо ей книги вы напечатаете’? Только де сять тысяч? Да вы не подумайте, что я о гонораре говорю. Это меня мало интересует. Важно, чтобы книга шла в массы молодежи широким потоком. Меня забрасывают письмами, просят книг, требуют. Я разослал все, что у меня было. Может быть, в ЦК вопрос о тираже поставить? Я бы вам помог. — Знаете, друзья, у меня — я счи таю—еще не было хорошего редакто ра. А ведь над книгой много надо ра ботать! Представьте, на-днях читаю в одной украинской газете... то-есть, вернее, мне читают (я- это по привыч ке говорю — «читаю», «вижу») — так. вот, читают мне статью «Великий про летарский писатель». Это обо мне! Николай Алексеевич заразительно засмеялся каким-то особенным, легким, грудным смехом.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2