Сибирские огни, 1937, № 3

кина как «обуржуазивающегося дворя­ нина» давно пора сдать в архив, — антибуржуазные тенденции в творчест­ ве поэта достаточно ясны; вполне по­ нятно и то, что Кирпотин отвергает попытки изобразить Пушкина как дво­ рянина «омещанивающегося»; нельзя возразить и против положительного утверждения, что Пушкин переживал эволюцию от дворянства к крестьянст­ ву, если говорить не о переходе на крестьянские позиции, а о направлении движения. Но сближение со Львом Тол­ стым совершенно неубедительно. Труд­ но найти две более различные фигуры, чем Пушкин и Лев Толстой. В самом деле, Толстой начал с деления людзй на «комильфо» и «некомильфо», при чем, по его собственным словам, в то время для него только первые предста­ влялись заслуживающими внимания, а жизнь и психология последних совер­ шенно его не интересовали. После пе­ релома в его мировоззрении Толстой приходит к идеализации «мужика», к идеализации патриархального кресть­ янства. Пушкин не знал ни того, ни другого, — ни высокомерного равноду­ шия к народу, ни его идеализации. Толстой всегда относился отрицательно к революционному движению; Пушкин был певцом декабризма и до последних дней сохранил к нему сочувственное отношение. Совсем странно звучит утверждение, что Толстой, удалившись от «света» в «одиночество деревенского уединения», «осуществлял идеал Пушкина» (!). Ведь у Пушкина стремление удалиться в «обитель дальнюю трудов и чистых нег» имело причиной лишь желание изба­ виться от опеки царя и жандармов и от травли, которую вела против него великосветская чернь. Стремление это никогда не было связано, как у Льва Толстого, с отказом от цивилизации, с отрицанием наук и искусств, с пропо­ ведью опрощения. Возможен ли Пуш­ кин, отрицающий просвещение, отвер­ нувшийся от искусства? Возможен ли Пушкин — мистик, религиозный аскет? Самая такая мысль кажется чудовищ­ ной. Аналогия Пушкин — Толстой должна быть, конечно, решительно отброшена. Ошибка Кирпотина в том, что правиль­ ную мысль об эволюции Пушкина от дворянства к крестьянству он крайне неудачно конкретизировал. Ведь эта эволюция могла итти различными пу­ тями, совсем не обязательно «по типу эволюции Льва Толстого». Крестьянство не есть нечто единое. По Ленину, «толстовские идеи, это — зер­ кало слабости, недостатков нашего крестьянского восстания, отражение мягкотелости патриархальной деревни и заскорузлой трусливости «хозяйст­ венного мужичка» (В. Ленин, т. XII, стр: 334). Но ведь было и др у г о е крестьян­ ство, были в крестьянском движении к с и л ь н ы е стороны. Еще Белинский, тоже по словам Ленина, в «Письме к Гоголю» отразил «настроение крепост­ ных крестьян против крепостного пра­ ва» (В. Ленин, т. XIV, стр. 219). А вскоре поднимает голову целая плеяда русских революционных крестьянских демократов с Чернышевским и Добро­ любовым во главе. Путь к Чернышев­ скому и Добролюбову — это тоже путь к крестьянству, и именно сюда, а пе к толстовщине лежал, всего вероятнее, путь Пушкина. Тот факт, что Пушкин видел и отразил в своем творчестве отрицательные стороны крестьянских восстаний, не может служить опровер­ жением этой мысли: ведь Чернышев­ ский, например, тоже ясно видел от­ рицательные стороны крестьянского восстания. Он, например, писал в своем дневнике, говоря о своей готовности примкнуть к восстанию: «Меня не ис­ пугает ни грязь, ни пьяные мужики с дубьем, ни резня». Черпышевский не боялся крестьян­ ского восстания потому, что видел в крестьянстве единственную в то время реальную силу, способную выступить против существующего порядка. Пуш­ кин смутно чувствовал это, отсюда и его пристальный интерес к крестьян­ ским восстаниям. Но до понимания ро­ ли масс в освободительной борьбе Пуш­ кин не сумел — а вернее просто не успел — подняться. Кирпотин не обратил внимания на ближайших к Пушкину по времени идеологов революционного крестьянст­ ва. С этим связано и то обстоятельст­ во, что Кирпотин в своей книге явно преувеличивает стремление Пушкина к гармонии, его «уживчивость». Далеко.