Сибирские огни, 1937, № 2

Як же меяи не журитися, Коли сердце ные... Потом отделилась от вдруг и, юркнув в переулок, побежала домой. В памяти за­ печатлелся улыбающийся Кузьма и — ря­ дом с ним — чужая, не ее коса. Ночь. Небо густо утыкано большими яркими звездами. Ветер стих. Трепета листьев не слышно, они повисли и по­ крылись холодной, мелкой росой. От зем­ ли, от реки, от окошенных лугов, от пе­ релесков струятся мягкие, успокаиваю­ щие запахи. Невидимые в темноте кони, фыркая, ходят по скошенному лугу. Оперлись о перила моста, в обнимку стаяли Амедыка и Маша и молча глядели в речку. В воде дрожали тени ольх и отражения звезд. Волосы Маши приятно щекотали щеку Амельки. Он чувствовал теплоту Маши, ее дыхание и ему было несказанно приятно. На реке тихо. Только изредка всполос­ нет рыба и темные круги, играя зелеными переливами, побегут один за другим. Думы девушки полны Кузьмой. Роднее матери был он вчера и радостней не бы­ ло дня. Маша полюбила его и хотела, чтобы сейчас стоял рядом с нею не Амелька, а Кузьма. «Но кого обнимал оп? Кого?» Амелька думал о Маше. У Амелыси за­ мираю сердце. Он 'силился сказать ей о своей давней, большой любви и не мог. Он много ночей думал над этим, много раз готовился сказать ей и все не мог. Вдали на селе тренькала балалайка. Изредка доносились выкрики, всплески хо­ хота. Затем все тонуло в песне. Поняв, что и в этот раз не расскажет Маше, как люба она ему, Амелька сбросил ее руку со спины, расстегнул меха гармонии и заиграл быстрый, плясовой мотив. Краси­ вым, «очным баритоном Амелька запел: Зажурывсь наш Хома, Що коппечки нема. Сидит, лупае вочами, Як голодная сова... Ты ж моя, ты ж моя, Ты ж не чужая... Ты ж мени, ты ж меня Рыбку варила... Дед Еалистрат, услышав пеоню, разост­ лал пустой мешок на помосте за ковша­ ми, на мешок выложил хлеб и огурцы и вышел из ветряка. Увидев деда, Амелька еще сильнее рва­ нул гармонь, вскрикнувшую дикими голо­ сами, и оборвал песню. — Принимай, дед, в гости!.. —• Прохода, — ответил дед и пропу­ стил Машу и Амельку в ветряк. Амелька жадно ел. Маша, облокотясь на мешок с зерном, смотрела в голову ветря­ ка и молчала. Дед сосал длинную, воню­ чую трубку. Лампа, покрытая наполови­ ну разбитым и заклеенным бумагой стек­ лом, робко мигала. По ветряку бегали те­ ни. В углу 'скреблась настойчивая мышь. — Деду! — позвала Маша. Дед Калистрат вынул изо рта трубку* повернул кудлатую голову. — На свете правда есть? —■Всть, — коротко ответил дед и не­ довольно засопел трубкой. Маша долго сидела молча.’ Вот Кузь­ ма — казался правдивым, хорошим, чест­ ным, но вчера он целовал ее, а сегодня уже обнимает другую. «Где же правда?» Амелька тоже думал о том, где нахо­ дится правда. У других есть матери, от­ цы, свой двор, и своя 'скотина. У других есть заботы о будущем, есть дорога жиз­ ни... У Амельки ни забот, ни матери, ни­ чего! Только гармонь есть, да беззаботная, напоказ людям, веселая голова, да стара­ тельные, избитые работой руки. А Дни бе­ гут... Бегут и годы... И неизвестно — не видит Амелька — будет ли он когда-либо вровень с другими?.. — А где же она, правда? У Огаровой­ та да Скобла ее нету? Дед Калистрат прокашлялся и загово­ рил: — Где правда?.. Правда и неправда, голуби мои, в людях. Правду люди хо- вають, кому погано ею жить, у кого все на леправди стоить. Как доведется, где с правдою встретиться таким, так зараз ло- бом в мост, да тихонечко, ползком, яа коленцах, щоб другие не видали, под чо- 5от ее, под подошву... От, голуби, как!.. Под ’йботом правда живе... Молча и не двигаясь с места, Амелька дотянулся до гармони, положил ее на ко­ лено и чуть 'слышными переборами начал ипрать тягучую, печальную мелодию. За­ тем вполголоса стал подпевать: Свет великий, край далекий, Негде нам прожита...