Сибирские огни, 1937, № 2
— Хоть на выселки, хоть у колхоз... Кузьма чувствовал себя неловко. Он досадовал, что не сумел договориться со Отяжкиным до собрания. Но он твердо знал, что принуждением, йотугои, адми нистрированием коллективизировать дерев ню нельзя, что так перестроить сознание крестьянина невозможно. Кузьма видел новую, изменившуюся деревню, вьшедшую из своего привычного русла, встревоженную, как шечиный рой, кода ищет матку. Перебирая в памяти каждого из кре стьян села, разглядывая их, он убеждал ся, что огромное 'большинство силою со ветом ! системы, силою революции, созна вая это ииш нет, уже на стороне колхоза, что оно, при правильном к нему подходе, пойдет в колхоз. Но правильно подойти к людям трудно. Одно то, что половина села носила фа милию Москаленко, большая часть — Умевко и лишь одна десятая, а можегг и того меньше — разные фамилии, — го ворило о сложности начатого дела. Куда ни повернись — всюду родственники: то сват, то брат, то дядья, то племянники... А тронь какого-нибудь племянника, так и пойдет от одного к другому: от жены к теще, от тещи к сестре, от сестры к бра ту, от брата к свату, и всюду обида, и недовольный зашевелится муравейник.. А кроме того, все больше и острее чув ствовал Кузьма противодействие тайной, как он называл, «темной» силы классово го врага. Он видел, что борьба с этой си лой становится все сильней, разносторон ней, организованней... Выходило, что уз лы, узелки и узелочки взаимоотношений нельзя разрубить одним взмахом — этого •просто не поняли бы люди, это было бы неправильным подходом к ним. Их нужно развязывать и ра-звязывать так, чтобы все ввдели — развязывать е показом. Насильно же гнать (в колхозы, грозить переселением на худшие земли, называть не вступивших в колхоз врагами советской власти, ломать человека — это, по мне- ввю Кузьмы, еще больше запутывало, ус ложняло положение и отдаляло от цели. И Кузьма, гладя на замкнувшихся, сра зу потемневших и посуровевших людей, слушавших речь Отяжкина, — не вытер пел и сам вышел из-за стола на край «цены. Сотни глаз устремились к нему и он почувствовал, как колют, сверлят его эти глаза, налитые тревогой. «Как перед боем», — подумал он и вдруг забыл, с чего приготовился начать свою речь. От мимолетного смущения улъгбаса пробежала по лицу Кузьмы. — Товарищи! — заговорил он и, вгля дываясь в множество лиц перед собой, мгновенно и до боли ярко ощутил, что все это — его товарищи по детству, то варищи отца, что в их жилах течет род ная ему кровь, что это беспредельно свои, дорогие люди. Он увидел, как они, заметив его улыбку, потеплели, облегчен но вздохнули, задвигались. — Товарищи!.. И это слово, брошенное Кузьмою на пряженным, словно струпа, голосом, вдруг предстало в своем большом, внутреннем значении. Кузьма заволновался. Леван бровь высоко взметнулась и оттенила косой шрам. Волнение Кузьмы передалось его • 'слушателям. Многие, гладя яа его шрам, вспоминали: «Когда-то бплись вме сте против ожесточенного врага, голодали и мерзли, гибли и копали могилы для дру зей, братьев и детей. И все за это вот сло во— товарищи...». И шрам многих убедил еще раз: «Па шей оя правды, свой». А Кузьма, чсак бы угадывая их мысли, говорил: — Не мало людей похоронили мы в ре волюцию. Сердце болит, когда вспомнить!.. А за что бились они? Разве за то, чтобы у сытого Огаровойта изо рта лезло, а го лодный Дугол ему в зубы глядел?! Ну-ка, скажите! Ответьте мне! — По старанью и куоок, — глухим, осипшим от волнения голосом, с трудом выдавил Огаровойт. Кузьма круто повернулся к нему и приподнял крепко сжатый кулак. Старо войт, не шелохнувшись, сидел за столом. Только его маленькие колючие глазжи сверлили Кузьму. «Неужели узнал?». Сиреневого оттенка бледность покрыла лицо Огаровойта. Кузьма вглядывался в него и тоже, как бы чем-то пораженный, застыл на месте. Сердце Кузьмы тревожно дрогнуло: что- то общее с Дубенем мелькнуло в издавна знакомом лице. Захотелось взять и спро сить, тут же, при всех: — Ты Дубень?..
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2