Сибирские огни, 1937, № 1

Нет, не вырвать из сердца Кровавую быль декабря! Муравьев и Каховский, Бестужев, Рылеев и Пестель Языками распухшими Дразнят убийцу-царя. Да! Недаром ему Император был мерзок и страшен. Часто Пушкину мнилось: По выступам каменных стен, По безлунным ночам На кронверк Петропавловских башен Подымалась царя Николая кровавая тень. Вот в наряде смешном — камер-юнкер! — Средь шумного бала... Вот опять к Натали Шел блестящий подлец через зал. В первой -паре мазурки С Дантесом она уплывала... Рвал тогда он перчатки И до крови губы кусал. ** * И так завершилась Глухая царева немилость. За Черною речкой — Деревья безмолвной толпой... Январский рассвет. Петербургское утро дымилось И пуншевый пламень В сугробах пылал голубой. Что ж, может быть, Пушкин Простит молодого повесу? Ведь было всего лишь: Проказы красивой жены... Ведь в годы такие Бывали, мол, все влюблены... Того бы, другого — К барьеру на место Дантеса, Кто там притаился И целится из-за спины! Законов и стражей Его окружает завеса. Пушкин торопит. (Ведь есть же терпению мера! Снег белый, лребелый. В -нем свежепротоптанный след...). Вот машут: — Сходитесь! ...И, не доходя до барьера,