Сибирские огни, 1937, № 1

Мрачно встали над ними Проклятие, дыба да плаха, Грозно встало над ними Кровавое имя Христа, Чтобы память о них Никогда не восстала из праха... Черноризный жандарм За поэтом следил неспроста. Под надзором, опальный, И с виду притихший как-будто, Пушкин песней своей Содрогаться дворец заставлял: Волжской вольницы взлет И грозу пугачевского бунта По народным преданьям В записках своих оживлял. В песнях мудрый народ Окружал их мечтами своими, — Гнев народный в преданья Вписавших огнем и мечом. В этих песнях они Восставали из праха живыми, И жестокому веку Дышали в лицо горячо. Что он, Пушкин? Страшился ль Он сам очутиться в осаде — Дворянин шестьсотлетний, Владелец рабов и земли? И столетние липы Поместных дворянских усадеб Через сердце поэта, Как змеи, насквозь проросли? Или было то сердце Любовью к народу согрето, Жарко билось оно И всегда призывало на бой Совесть, гений и чувства, Могучую силу поэта С черным веком своим, с .самовластьем, с насильем, с собой?! Вот опять наплывает тоска... Разделить ее не с кем. Он кровав, — На кресте и на петле построенный мир.. Каждый раз он страдал, Надевая свой полулакейский, Трижды проклятый свой, Камер-юнкерский тесный мундир! Снова призраки эти На шеях — с обрывками петель...