Сибирские огни, 1936, № 6
причиняют в торговых 'промыслах обиды, переторжки и помешательствы, почему и торгов своих на большие суммы шадрин- скому и челябинскому купечеству не допу скают. Чего ради, в пресечеиье таковых от проезжих купцов шадринскому я челябин скому купечеству обид и помешательств от посторонних купцов в переторжках, наше купечество всенодданейше ее император ское величество просит повелеть тем, при езжим из других городов, купцам покупку в розницу шадринского гуся 'запретить и д а того в уездах, в селах и деревнях станциов не иметь, а иметь 'бы единствен но тем приезжим кущам етанцы для по купки шадринского гуся в граде Шздрии- ске и покупать того гуся в Шадрин- скю же от купцов, а от крестьян в ровни цу по уезду. А розничную покупку и про дажу в городе дозволить единственно шад ринскому и челябинскому купечеству, а яе посторонним купцам, в чем наше купе чество может юебе, покупая и продавая как в городе, так и в уезде в розницу шадрин- ского гуся и перепродажею приезжим куп цам оптом, с пользой поправить, до чрез то и своп долги и коммерцию распространить может на немалые суммы». Купецкпй с’езд был тот в Шадринскев самый мясоед. Стояли январские крутые морозы, шадринекие улицы и проулки за валило снегом, однако же сие не мешало именитому купечеству гонять сибирские тройки с гиканьем и великим шумом. Сколь ко посадского люду было подавлено, пере калечено, но не в том корысть. Пировало- гуляло купечество -неделю, не мало было перепито-переедено. Гуртами купцы ездили в банп и до упаду с похмелья парились, после того лохани кваса повылакали. Изве стное дело— купецкая утроба, что прорва. Епишка с похмелья в самую стужу в Исе ти окупался, со всего Шадринска народ сбежался. Диву дались, как это купец в иордане на мясоеде, да в сибирский мороз в реку полезет. Енишку на тройке к реке подвезли, оп голомя из бобровой шубы вы скочил, юркнул в прорубь трижды и опять в шубу. А тем часом ему поднесли кружку шлиргу вылить... После того купцы еще три дня шумели: пили, гуляли, богатством хвалились... А в ту самую пору, пока шла гульба, Епишку в дорогу домашние готовили. Ехал именитый шадринский купец ныне на две надцати подводах. В широкой кошеве взби ли пуховую перину: пух отобрали самый что ни на есть нежнейший, одних шуб уклали пятнадцать. В кошевах натискали укладок разных, погребцов, дичи ионапас- ли 'битой и мороженой, а наиболее всего— в мешках мороженых пельменей наготови ли... Не обошли и шадринского гуся— взя ли самого нашгучшего полета голов, дабы было известно, о каком гусе в челобитной речь идет и напомнить ее величеству ца рице Екатерине Алексеевне минуту, 'ко гда был осчастливлен писец шадринского воеводы Епишка. Ныне волею судеб Епишка вознесен в именитые шадринекие купцы. Купецкая гульба кончалась, как при ключилось невиданное дело. У Епишки в горницах на постое, пока шли купецкие беседы, жил челябинский купец по гуси ному делу — Астратон Овчинников, чело век весьма приметный, огромного росту, лет пятидесяти мужчина с красивой куче рявой бородой. Был он из раскольников, крепок в древней вере и обычаях, во вы пить не отказывался — не сдавал перед другими в питье романеи и царской. И пе ред самым днем от’езда случился грех. Встал купец рано, позевал сладко, почесал спину, потянулся, хвать за бороду, а бо роды— нет. Он к хозяйке— она руками; всплеснула: — Купец пе купец, а инородец из не- мятчины... Господи, твоя веля, да что ж это? В ярость пришел купец — легче голову стерять, чем бороду. Непереносимый позор- Епишке тож стыд не малый: «Какой такой хозяин, коли гостя на такой позор выста вили». Приуныли и купцы. Сколько жи ли, чего только не слыхали и не видали на своем веку, а такого озорства и срама впервой видят. Кинулись искать виновного: кто сонному купцу бороду отхватил? Искать долго не пришлось: кинулся & ноги купцу его конюшенный и повинился: ночью-де из конюшни жеребца купецкого,, что в кореннике ходил, угнали. И угнал никто иной, как купецкий же работник Егорка, что счетному и письменному делу был мастак. И мало того, Егорка купцу грамоту оставил... Вспомнил тут купец, как ден за три до» того он Егорку самолично за волосья от таскал и скулы своротил. Под хмельную» руку вспомнил купчина, что третьего го да Егорка просчитался в фунте гусиного» пуха. Распалилось сердце купеческое и да бы дать ему отойти— измордовал Егорку.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2