Сибирские огни, 1936, № 6
* Сидел Селезень ла стволе упавшего де рева, курил офицерскую трубку, слушая взволнованную речь нового своего «утен ка». Вечерело, а туман в лесу был такой, как дым ® трубки. Худощавый' лядом, истомленного веда человек в одежде, по черневшей и прожженной у плавильных печей, стоял перед ним, говорил спеша и размахивая руками: — Ныне работаем не токмо днями — и в ночь, немец «аравашы 'богатейшие меди и серебра в Санкт-Петербург царице от правлять собирается. И вот вышли мы в ночь на работу, встали к печам, зелье «з трейбофелов лезет в глотку, гновы ходу ном идут, вроде как у шумниц в кабаке, да мы уж к сему привыкли, и не об оном . зелье .речь поведу... — Ты говори про Ивана, — прервал Селезень. — *Вею подноготную выложу, сударь- атаман, дай срок! Огонм, стало быть, у пе чей шоих окаянных, кто уголь подсылает' кто в глазок смотрит, 'беды особливой ие ждем. И открываются врата плавильни с превеликим шумом и лязгом и проходит к печам в сие неурочное время сам немец-— Бейер. Помощники сто — немцы за ним идут, в руках — пистоли, курки взведе ны, а следом ведут служители скованного Ивана Зажигаева — 'Сердечного нашего дружка. Цепи его звенят, халат джунгар ский в лохмотьях кровавых, факелы над ним пылают, ну, прямо — грешник в аду... Испугались мы, к печам жмемся, что будет?.. I I свершилось немецкое злодеяние, дупге человеческой противное. Побормотал Бейер на собачьем языке своем с помощниками, спрашивает Ивана по-рус ски (а мы уши навострили): — Каешься, смерд, в преступлениях своих? — Нет, отвечает Ивашка, приятель наш ■сердечный, и так смотрит на Бейера, что немец аж попятился. — Коль не удалось мне мастеровых поднять против вас, лихо деев, — другой найдется, другой «отворит сяе! И 'разнеслись слова его по всей пла вильне, и ярче вспыхнули факелы, п медь заклокотала в печах... Рассказчик умолк, он не смог справить ся с волнением, захлестнувшим его. — Говори дальше! — закричал Селе зень, бросая трубку. — Дальше говори! — И велел немец Бейер 'служителям своим: возьмите его, бросьте в печь. А слу жителям сие дело все же несвьгчное, ра стерялись они, глядят ‘друг на друга, яко болваны. Подхватили сердечного друга на шего, один орет: — Головой пихать сто надо! А другой спорит: — Почто голо вой? — Ногами! Третий меня .■оттрлкпул, дверцы раскаленные крюком раскрйвает, да не ладно, искры как брызнули, он отско чил, вопит: обожгло! Бейер от злости по синел, кулаками служителей по шеям ко лотит, ругается и по-русски и по-немец ки... Пихают Ивана служители ногами впе ред, а дверцы-то узкие, он, сердечный, упирается, шея у него кривая, голова за железный штырь зацепилась, торчит из пе чи наружу. И крикнул сердечный так, что я зубами аж заскрипел, будто меня самого в огонь бросили: — Будут вольные плавильни! Будут! Будут! Ударил -служитель крюком по голове, и скрылась юна, и взревел огонь в печи... И таков 'был Ивану Зажигаеву конец. А мы, все, кто у печей в он™ ночь стояли, решили на утро 'бежать. I I вот пришли к тебе, сударь-атаман. И караульный сол дат башенный с нами ж. Душа Селезня была горяча. Жаль Ива на, погиб Иван, но зато пришли пятеро новых молодцов! Он снова закурил трубку и крикнул: — Отсюда никуда не пойдем. Пировать будем. Эй, утята, выкатывай на поляну бочено®, разводи костер, мясо жарь! Это был заветный бочевок с лучшим ви ном, который возили они за собой всюду: берег Селезень вино для некоего большого пира. Туман отодвинулся, отступил. Вместе с теплым приятным пламенем костра разго ралась беседа. Селезень наполнил чарку и высоко под нял ее: — Был у меня Иван Зажитаев — по вело его буйство молодецкое в Барнаул, ■сожгли его там немцы в печах плавиль ных. Да вон сидят утята новые. Был Ив. п один — стал Иван сам-пят. Стало нас больше, стали мы сильнее. — Сколь справедливо твое слово, су дарь-атаман, — сказали люди у костра. Селезень продолжал: — Сную чарку пыо за Ивана Зажига- ева, за новых удальцов, за то, чтоб зеле ных плащей поболе с господских плеч снять!
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2