Сибирские огни, 1936, № 5

Эта солнечная веранда, обрамленная цветами, золотистый песок крокетной пло­ щадки, роскошные огромные окна палат, в которые смерть побоится заглядывать, потому что здесь так много солнца, воз­ духа, чистоты, а смерть любит сумрак, тесноту, грязь. Эта милая нсхудавшая дет­ вора, словно выпитая и обсосанная бо­ лезнью и уже начинающая наливаться си­ лой и свежестью, теплом и румянцем. И пышный голубой день плодоносного добро­ го августа, и первые, чуть заметные жел­ тые и багряные крапинки на листьях и травах — первая тихая ласка осени. И этот новый приятный человек, помнящий ее девичьи косы... А Боря?.. Лия болезненно 'сжалась. Од­ ни входят в жизнь,, другие йз нее уходят. Жалость и тоска об ушедших снова подымаются в сердце и обволакивают его горьким туманом. Нет не надо ни слез, ии унылых и бесцельных размышлений. Смерть неумолима, но нельзя опускать пе­ ред нею глаз. Смело глядеть ей; в лицо и, стиснув зубы, мужественно продолжать свое делю. Когда-нибудь и она 'будет по­ беждена, будет! Лия думала. Лия ощупала под кофточ­ кой медальон, прижала его к груди, мыс­ ленно целовала. «Боря, милый, почему ты не дожил до этих дней? Бедный мой... Маленький мой»... Она па минуту закрыла глаза — и вот он у ее ног. Он учится ходить. Черные глазенки пытливо смотрят в пол, ему, ве­ роятно, кажется, что пол качается. Ру­ ки вытянуты вперед — к матери, самому надежному существу в этом ненадежном и непонятном мире. Как неуверены, шатки шаги... вот-вот упадет... вот упал, не­ больно шлепнулся на заднюшку и не зна­ ет, что делать: плакать или смеяться. Лучше заплакать, потому что тогда мама сразу возьмет на руки и прижмет к себе, такая теплая и душистая, вкусно пахну­ щая молоком. И Боря кривит рот, плачет, трет кулаком глаза... Кто это всхлипывает? Лия оглядывает­ ся. Почти прямо к ней из дверей идет черноглазый кудрявый малыш в полоса­ том халатике и трет кулаком глаза. Как похож он на Борю! Лия протягивает ему руки: — Что ты плачешь? Как тебя з о в у т ? Ну-ка, иди ко мне. Малыш отвечает на первый вопрос: пла­ чет он потому, что няня не дает ему ска­ калку, а скакалку не позволил доктор. — Ну, раз доктор не позволил — зна- чит, нельзя. И плакать тут не о чем. Она привлекает его на колени, целует в щеку: — Ты уж позавтракал? — Да. И виноградинки ел. — Сам-то ты виноградинка! прелесть моя! Малыш рассмеялся: — Я не виноградинка. Я Боря. — Боря? Лицо Лии вспыхнуло. — Боря! Она горячо прижала его к себе, как родного. Слезы у него уже высохли. Он смеялся и барахтался у нее на коленях, путался в длинном халатике. Шумной воробьиной стайкой возвраща­ лись дети из столовой. Впереди белсала синеглазая девочка, весело крича: — За мной сейчас мама приедет! За мной мама приедет! Ура, ура! мамочка звонила по телефону! — А мы тебя не пустим, — хватали ее за руки другие, — не пустим! Синеглазка опять нырнула в качалку, тонкие косички черными плетками хлест­ нулись к полу. Двое малышей, смеясь п пыхтя, стаски­ вали Борю с лииных колеп. Он упирался, пыхтел. Лия обняла всех троих, и они за­ тихли. Они уже льнули к ней, тормоши­ ли, расспрашивали. Они щебетали, как птицы, и она не успевала отвечать. Они тянулись к'ласке, как зеленые стебельки к солнцу, и ей хотелось обнять всех — и эту синеглазку, и стриженую, и тех сла­ бых и бледненьких, что лежат там, в па­ латах, тяжело дыша, кашляя, морщась от боли... — Разве они чужие? Они наши, мои. Они никому не могут быть чужими, — ду­ мала Лия. II где-то в глубине своего су­ щества знала: с этого дня она больше не будет плакать о сыне. Нежным закатным светом навеки озарен его образ, бесконеч­ но родной и невозвратимый, а к ней в сердце так властно и сладостно просится живая жизнь... За обедам говорили о новостях послед­ них дней: о расправе Гитлера с Ремом, в свидании Василия Молокова с матерью в родном -селе Ирининском, о только-что от­ крывшемся в Москве первом всесоюзном с’езде советских писателей. Гвоздев жало­