Сибирские огни, 1936, № 4

— (Бы не хотите 'быть со. мной откро­ венной... Но ведь мы же друзья? Она. отняла руку, встала: — Можно открыть окно? Прошел чу­ десный дождь. Она отошла от жровагпи и села на подо­ конник. Из палисадника пахнуло аромат­ ной свежестью. Усталый ветер чуть ше­ велил короткие рукава и воротник пла­ тья. —■Вы сегодня... в этом белом платье... моложе, чем всегда, — /краешком губ улыбнулся Неручев. — И не стоит ду­ мать ни о каких старых ранах. У вас впереди еще большая жизнь... широкая дорога... 'Она недоверчиво покачала головой, вздохнула: — Какая там дорога-! Вчера взглянула, повнимательнее в зеркало — седые воло­ ски, морщинки у глаз. Смешной вы, Неру­ чев. Хотите видеть меня лучше, чем на самом деле. Неисправимый вы романтик, Борис Константинович. — А разве это плохо? — Это, может быть, и не плохо. Толь­ ко расплачиваться за это иногда приходит­ с я горыко. Лучше быть трезвее. — Пожалуй, будет скучно. — Будет спокойнее, милый. Нельзя жить мечтами, да еще « обнаженными нер­ вами. — При чем тут нервы? нервы — од­ но, романтика — другое. Она не ответила-. Рассеянным движени­ ем взяла с полки книгу и, не раскрывая, поставила обратно. И неожиданно загово­ рила: — Когда-то я любила одного пианиста. Известного, талантливого... дело не в име­ ни... Это началось с романтики.... а за­ тем бред, безумие, о котором и теаерь жутко вспоминать. Для него я была оче­ редной забавой. Он часто делал мне боль­ но... и — странно —- это еще больше привязывало меня к нему. Я готова была н гга за ним куда угодно, по первому зову, как собака.. И толы» потом, через годы, после революции, у меня словно откры­ лись глаза — поняла, какая страшная вещь — такая собачья привязанность. И начала уничтожать в себе эту любовь, с ' кровью вырвала ее из сердца... Ах, ми­ лый, если бы вы знали, что это за сча­ стье — победить самое себя! —- Да какал же это победа, — встре­ пенулся Неручев, — какая победа, если и сейчас... пришло письмо... и так взвол­ новало... Эго самоутешение, самообман, а ие победа! — Уверяю вас, ничего от этой любви не осталось... кроме горечи... — Значит, равнодушия-то нет? —• Борис Константинович! —■Простите... и не обижайтесь. Мир просто больно за вас. Я так привык к ти­ хому миру вашей души... а тут, о т з ы ­ вается ... — Да, я плохо ш ал а эти две ночи. Лежала и думала о прошлом. Оно встало передо мной гак-то обвиняюще, а разве я виновата? И еще думала о том, как иной раз трудно и мучительно люди лю­ бят, особенно женщины! Сколько душев­ ных сил, огня, заботы словно провалива­ ется в бездонную яму. И с облегчением пришла к выводу, что такая любовь, сла­ ва богу, вымирает. — А какая же остается, Татьяна Ни­ колаевна? — Не знаю, .какая, но только непохо­ жая на ту, на прежнюю. Та дружила с ревностью, с тоской и отчаянием, шла рядом с преступлением и смертью. Часто мешала жить, бороться, мыслить. В ней было больше мук, чем радости. Если бы я была художником, я изобразила бы эту старую любовь (больной и мрачной краса­ вицей... с отравленным кубком в руке... — Любовь такова по своей природе, Татьяна Николаевна. Она одновременно и палач и жертва. Кто -сильно любит — тот неизбежно мучигся. Гвоздева отошла от подоконника. Она уже не могла сидеть спокойно. Она ходи­ ла по комнате, потом стояла у книжных полок, перебирала книги, а сама смотре­ ла в окно. От последних фраз Неручева она даже вздрогнула и, быстро повернувшись, крик­ нула: — Неправда! нельзя на вее клеветать! —* К сожалению, правда, только очень неприятная. — А если правда — тем хуже Для нее. Поймите-же, дорогой, что эта любовь унижабт, умаляет человека, делает его жалкой игрушкой, посмешищем, рабом. Нет, нет, лучше не любить ©овеем, чем и л и на унижение. — Да ведь другой-то любви нет! — • Есть! есть! должна быть! Вы чут­ кий человек, Борис Константинович, а не