Сибирские огни, 1936, № 2
лохом, клочкастой бородой, сутулый и беспомощный, он был похож на согнутое и обезображенное бурей дерево. Марья, растирая по лицу ладонями сле зы, всхлипывая, рассказывала соседу Павлу: — Сеять собрались. Я с вечера хлеб испекла. Угли в загнету загребла. В печи наверно, трещина была, — стена прого рела и вспыхнула. Спали мы, просну лась я— батюшки, полна изба дыма. Толкаю мужика, а он бормочет что-то и не вста ет. Насилу растолкала. Вскочил он — н как шальной забегал по избе. Я ребяти шек схватила — и па улицу. Гляжу, вся крыша в огне. Искры виптом летят. Иван кадки, поленья дров в окошко кидает, что не нужно, — сперепугу это, наверно. Я вспомнила, что в другой избе Мишка с дедом спят, — туда бросилась, а опи уже выходят. Стала кричать. Л мужик суетит ся — и все без толку. Кричу ему, чтобы сундук и семена вытаскивал, но где тут : огонь уже в окна стал вырываться, так и гудит. Иван-то прямо в огонь кинулся. Я обомлела вся и язык отнялся. В это время потолок и рухнул. Его там, видно, брев ном пришибло. Ополоумела я совсем, йоги подкашиваются, слова выговорить не могу. Тут люди стали сбегаться, да чего — од ни бабы, мужики-то все на поле уехали. Я кричу — спасите! Спасите! а толком рассказать не могу, что мужик в огне остался. Насилу они поняли меня. Кое-как вытащили его, а он чуть жив, обгорел весь, даже кожа потрескалась. В больницу везти рассоветовали, — в дороге, говорят, скончается. Изба-то, как сухая лучина горела. Пока за водой ездили, — стены и рухнули. Все добро до нитки сгорело, и семяна там были п хлеб едалый. Все про пало! Господи, за что такая мука? Павел, раздумывая, сказал: — Одно плохо — не в колхозе вы. Но я думаю, что вас примут. Марья проглотила слезы. — Не примут, зло мое век колхоз пе забудет. — Попроси председателя хорошенько. Я тоже па правленпи вопрос о вашем приеме поставлю. Как-нибудь дело уладим, не пропадать же тебе. Не горюй, Иван, может, еще поправится. Я утром на поле поеду, поговорю с кем надо. Примут, верь мпе. Он втянул голову в плечи, взглянул на страшную фигуру Вани-Крота и, повернув шись, пошел со двора. Старик с укврои посмотрел ему вслед. — Все разошлись. Кроме слов и уте шенья нет, а слово пе шуба — пн не согреешь. Волки! Марья спросила у него. — Ну как, не лучшает? — Где уж, обгорел весь. Чуть жив, Он поднялся с обрубка и, вытянув пе репутанную, как нитками, морщинами шею, заглянул в лицо сыну. Потом выпря мился, шпроко занес, как для удара, пра вую руку п дрожащими пальцами перекре стил широкий лоб. — Царство небесное рабу Ивану. Женщина упала на колени перед тру пом мужа. Несколько секунд она, при гнувшись, рассматривала обезображепное огнем и смертью его лицо, потом вскочила на ноги. В ее широко раскрытых глазах плеснулся смертельный ужас. Вскрикнув, она расставила руки, словно хотела кого- то схватить, и кинулась со двора в тем ный провал улицы. Мишка громко заплакал. Старик качнул головой. — Баба-то, кажись, с ума сошла. Дед посмотрел на скорчившихся под дерюгой ребятишек и добавил: — В мешок скласть и бросить в озеро, как котят! Все равно жизни не будет. Согнувшись, кряхтя, он подошел в покойному и тряпьем закрыл ему лиц*. Огонь замирал... В груде углей еще сверкали острые язы ки огня и синий рукав дыма, снизу про свечиваемый пламенем, поднимался вверх и таял в небе. Казалось, что это горит костер, а чернеющие около него фигуры— путники, коротающие ночь. За деревней, на лугу, звенели колокол- чики пасшихся лошадей. Ночная птица чибис носилась над улицей. В воздуху становилось прохладно. Мишка молча ко вырял прутиком землю. Острые его плечи, поднимаясь, топорщили рубашку. Серые глаза сурово выглядывали из-под 1 еле- сых нахмуренных бровей. Тонкие розовые губы были плотно сжаты. Старик сидел на обрубке и выцветшими глазами, смот рел в тонкую спину внука. Потом положил свою корявую ладонь па его голову н го лосом, в котором была и тоска, и беспо мощность, и обида, заговорил: — Эх сирота, сирота! Вида , правду кто-то сказал — мертвому покой, а жи вому суета. Вот он лежит, твой родитель.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2