Сибирские огни, 1936, № 1
Останавливался и Селифон, п©пре жнему глухой и безучастный к происходящему вокруг него. В конторке Погонышиха таин ственно закрыла за ним дверь на крюк. — Вот суда, поближе, —■ласко во пригласила она его сесть к сто лу. «Ну, вот и конец тебе!» — поду мал Селифон и аорвал с головы длинноухую пыжиковую шапку. Вначале, когда выходил из те лятника и шел по двору за Матре ной, он был почти уверен, что раз говор, который сообщит ему По гонышиха, будет приятный, ра достный. Но по тому, как много раз останавливалась на дворе Мат рена и подолгу говорила с дояр ками и мужиками, понял, что она «оттягивает момент удара». Слова же Матрены: «Вот суда, побли же», — сказанные каким-то осо бенно задушевным голосом, окон чательно утвердили его в этом. Селифон откинулся к стене. Погонышиха неторопливо подня ла полу зипуна, завернула руку к пояснице, где у ней, в многочис ленных складках платья, был кар ман, и извлекла старательно сло женную вчетверо бумажку. «Письмо»!.. — Селифон стреми тельно протянул к Матрене руку. Но Погонышиха словно и не заметила его движения, развернула бумажку и опустилась с «ею на скамью, против Адуеза. Погонышиха была торжественна и возбуждена, и в то же время какая-то робость прогля дывала в каждом ее движении. —-Здесь, Селифон Абакумыч, — Матрена указала глазами на бу мажку, — обдумала я до топкости восемь заповедей... —-Каких заповедей? — Селифон встал. Но Матрена, не слушая председателя, взволнованным голо сом начала читать по бумажке: — Первая — любовь к поручен ному делу. Вторая — подбор луч ших опытных колхозниц. Третья— организация труда на ферме с за интересованной поощрительной -сдельщиной... ■ Селифон медленно сел, а Матре- 6. огни" ,\ь 1. 1936 г 6 на все читала и читала, но он уже снова не понимал ее. «Значит, она ни слова обо мне не говорила с ней?» Матрена Дмитриевна кончила читать и обратилась к председате лю с вопросом: — Ну, как ты думаешь насчет заповедей моих, Селифон Абаку- мыч? «Не говорила, а я спрошу...» Погонышиха бережно свернула бумажку. Но Адуев, как <ни напря гал память, не мог вспомнить ни одной из заповедей Матрены. Единственное, зацепившееся за его сознанье было слово «любовь». — Великое дело любовь, Матре на Дмитриевна — сказал он и за молчал. — Любовь — любовь, дорогой товарищ председатель, — горячо вскинулась Погонышиха, обескура женная уклончивым ответом *на во прос, над которым она продумала не одну ночь. — Но и на одной любви тоже ехать нельзя. К этому надо поощренье трудоднем за сверхнормовую надойку, за удежу- ренный отел. Лентяек же, вроде Наталки Сорокиной, безо всякой жалости вычетом бить, иначе они вечно бедными будут... Я вон им вчера об отчисленьи с каждых де сяти литров, надоенных сверх норм, по одному литру в пользу доярки, для пробы, об’явила, дак седни смотрю — у них ушаты с мешанкою свистят. И каждая норо вит своим коровам какой позеле ней пласт ухватить... «Спрошу, чем так мучиться!» — чувствуя, как весь Холодеет, он подошел к Погонышихе вплотную и неожиданно перебил речь ее во просом: — Матрена Дмитриевна, гово рят, Марина приехала? Матрена тоже поднялась. Она сейчас только рассмотрела мерт венно-бледное лицо Селифона, страдающие его глаза. Погоныши ха задумалась на мгновенье, потом быстро приблизила к нему свое лицо и тихо, но решительно ска зала: — Иди к ней! — И еще более
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2