Сибирские огни, 1935, № 6

184 IlillllHIIHillllilllllllllilllli Г. ВЯТКИН Илья Садофьев обещает «корабли с небывалыми дарами «девушкам за их бессмертную любовь» и матерям «за тяжкую святую родовую боль» (здесь уместно, хотя бы в скобках, заметить, что советская медицина уже выработала ряд радикальных приемов и средств, почти уничтожающих родовые боли). Крепкую и своеобразную позицию в вопросах любви, женщины, семьи, за- нимает Вл. Маяковский, который «был и остается лучшим, талантливейшим по- этом нашей советской эпохи» (Сталин). В поэме «Про это», в стихотворении «Прошение на имя» и других произведениях он беспощадно клеймит старую лю- бовь — «служанку замужеств, похоти, хлебов». Сурово разоблачает он эту мел- кую и тупую «любовь цыплячью», «любвишку наседок», заменивших большое чувство «штопкой носков и чаем». Маяковский придает подлинной любви высокий эпитет «спасающей» («спаситель- «Стихами громя обыденщины жуть, Имя любимое оберегая», любовь не придет ко мне»), требует, чтобы она не замыкалась в узкий мирок семейственности, «чтоб всей вселенной шла любовь», освобожденная от гнета бы- товых «мелочей». «Ваш тридцатый век обгонит стан Сердце раздиравших мелочей». Борьбе за политическое й бытовое раскрепощение женщины посвятил ряд горячих строк Демьян Бедный; острие его сатиры метко било по тем самым «ме- лочам» быта, которые раздирали сердце Маяковского. Все меньше встречается женщин, которые, по Маяковскому, глядят на мир, как «устрицы из раковины вещей», и недаром Илья Сельвинский выдвигает тре- бование, «чтоб каждый открыл в себе Индию чувств, чтоб каждая кухарка была поэт». С этим требованием гармонирует жизнеутверждающее оптимистическое на- строение, сформулированное Вл. Луговским в четырех строках: «Я глядел в глаза твои большие, Жизнь, праматерь смерти и любви. Я хотел понятней, проще, шире Каждой радости сказать: живи!» Глубоко просветлели и далеко раздвинулись горизонты женской жизни. Поэт Ник. Дементьев пишет «марш бывших баб». «Идите на заводы, к станкам, Женщины, вчерашние бабы. Идите прочь от смрада, От мелких дрязг и распрей, В семью пролетариата, В промышленность и транспорт». Николай Асеев, вспоминая двух знаменитых Анн — донну Анну из «Дон- Жуана» и Анну Каренину Льва Толстого, противопоставляет им иваново-возне- сенскую ткачиху — ударницу Анну Куликову и подводит в двух строчках итог: «Ваши Анны тлеют на погосте, Наши — ткут и вяжут новый день». Даже бывшие проститутки включаются в работу нового дня. Поэт-рабочий И. Дремов, вышедший из беспризорников, припоминая недавнее прошлое, ког- да «девушку звали товаром и в ночь уводили без слов», рисует свою встречу с одной из таких девушек, ставшей студенткой и спешащей в свой вуз: «Такие хорошие встречи нередко бывают в Москве». Освобожденная от экономического и бытового угнетения советская девушка и женщина охотно принимает на себя бремя материнства, столь облегченное Октябрьской революцией. Беременность и роды становятся в ряды поэтической тематики наравне с другими ответственными и большими темами. Мы уже упоминали, что в буржуазной поэзии указанные темы отсутствова- ли. Эту «благонравную» традицию еще до революции нарушил Валерий Брюсов. Этот будущий коммунист, подобно Гете, бросил вызов всей эстетствующей по- эзии и ее предрассудкам, написав восторженные стихи о беременной женщине, которая «по новому прекрасна» и к которой он адресует такие строки: «Ты охраняешь мир таинственной утробой, В ней сберегаешь ты прошедшие века, Которые преемственностью живы, Лелеешь юности красивые порывы И мудрое молчанье старика. Пространство, время, мысль — вмещаешь дважды ты,