Сибирские огни, 1935, № 6

ЖЕНЩИНА И РЕБЕНОК В ПОЭЗИИ illlllllllllllilllilM 177 % дах») женские песни и песни о женщинах полны уныния и печали. Основной их мотив, по обобщению проф. В. М. Алексеева, таков: «Жене полагается быть только дома, никуда не отлучаясь и подчиняясь семейным установлениям, хотя бы и чуждым для нее. И вот она сохнет, как тускнеет луна, в ежедневной пе- чали, в бессонных ночах». Наиболее ярко восточное отношение к женщине выявилось в поэзии Арме- нии — древней и новой. Народные песни Армении — гимн красоте женского тела, переполненный художественными образами, большей частью специфически чувственного и да- же вкусового характера: «Как из яблок шербет — твой румяный лик, губы — мед у тебя и сахар— язык». «Груди — сладостный сад», «твой стан — что—озерный тростник, и гру- ди —• что плод, и плечи — что сад». Ничего, характеризующего внутренний мир женщины, в этих песнях нет. ' Аналогичная образность — чисто внешняя — украшает и произведения письменной литературы Армении: «уста — миндаль», «перлами наполнен рот», «груди — шамамы (дыни)», «язык — соловей», «косы — черный мак», «язык твой — сахар, мед —• уста, а зубы — жемчуг и алмаз», «твоих бровей два су- мрачных луча изогнуты, как меч у палача». С X века и даже раньше армянская поэзия надолго проникается религиоз- ными мотивами, которые Окрашивают в определенный колорит и любовную ли- рику. Например, у поэта XV века Аракела Бачетского интернациональная лю- бовная символика Соловья и Розы расшифровывается так: соловей — это архан т гел Гавриил, а роза — богоматерь, дева Мария. На ряду с этим, любовь нередко аскетически отвергается, как недостойное искушение, именуется «дикой», «жестокой». Исключительным презрением к жен- щине полны стихи Аветина Исаакиана в его поэме «Абул Ала Маари» (имя зна- менитого в свое время багдадского поэта). В этой поэме, проникнутой вообще глубоким пессимизмом, Исаакиан пишет: «Желать я не буду женской любви, Искать я не стану обманчивых чар. Скорей возжелаю терновник искать, Его куст целовать, что дик и колюч». И дальше: «Ах, женщина что? Кровожадный паук, коварный и лживый, тщеславье без дна». «О, бесстыдное тело женщин] Змея! Преступленья и зла сатанинский сосуд! «Ненавижу любовь, что жестока, как смерть, что рождает повсюду зло»... «Ненавижу я женщин, лобзания их, гнушаюсь коварств оскверняющих нег. «От порочного ложа ласки бегу и родильницы одр проклинаю навек». Поэт проклинал даже материнство! Ни в древней поэзии, ни в средине века, ни в эпоху Ренессанса тема любви не связывается органически с темой материнства и отцовства. Эти последние чувства существуют как-то сами по себе и проявляются, главным образом, в ми- нуты утраты детей. В «Илиаде» Приам тяжко плачет над трупом своего сына Гектора. Медея у Эврипида в невыразимой муке приносит своих детей в жертву ревности и т. д. В безыскусственных народных рассказах средневековья (так наз. фабльо во Франции, ниванки в Германии) часто рисуются семейный быт, любовь, ревность и т. д., нс< о материнстве и отцовстве говорится игриво-легкомысленно или не упоминается совсем. Вплоть до XV3I века дети — как естественное завершение любви — не поль- зуются вниманием поэтов, колыбельная песня еще не находит отражения в ли- рике. О беременности поэты словно стыдятся говорить. Вид беременной женщи- ны считается не эстетичным, стоящим вне искусства и поэзии. Идиллия любви кончается, как только ребенок появляется на свет. Любовь уступает место х о - лодному сознанию долга, ответственности за семью. Экономика феодального и капиталистического мира еще больше увеличивает семейное бремя, порождает ту тяжелую материальную нужду, которая становится тем острее, чем больше детей появляется на свет. Лишь в конце XVIJI и первой половине XIX века в поэзии начинают про- биваться живые струи подлинной любви к ребенку. Любопытна и показательна в этом отношении «Человеческая трагедия» Эмериха Мадача, венгерского поэта первой половины XIX века. Действующими лицами трагедии являются Адам, Ева и Люцифер. Люцифер развертывает перед Адамом всю будущую судьбу человечества как бессмыслицу, «суету сует и томление духа». Поочередно разо- блачаются ничтожество власти, богатства, знания и т. д. и, наконец, перед Ада- мом — картина гибели мира: последний человек — жалкий эскимос' на замерза- Сив, огни f* 6. 1935 12.